Зверь был сильно взбешен мешавшей ему одеждой, он выл и с рыком бросался на перила. Помощник капитана и один из матросов бросились к нему, думая, что со мной случился «припадок» и пытаясь словами успокоить меня, пока не увидели морду зверя. Их ужас перед den wild zee, как называют бурное море голландцы, сменился еще большим ужасом при виде зверя.

В страхе они бежали прочь, но зверь в мгновение ока убил помощника капитана, набросившись на него так, как волки набрасываются на ягнят, и терзая его тело до тех пор, пока вся палуба вокруг не стала багровой от крови. И тогда экипаж оказался в поистине отчаянной ситуации, ибо всем стало ясно, что людям придется либо бороться со зверем, либо рискнуть, сев в шлюпку и пустившись в ней по бурному морю к маячившей в отдалении земле. Все моряки были наделены здравым смыслом и посему, предпочтя второй вариант, перебрались в шлюпку.

Яростная волна высотой с гору накатила на корму судна и обрушилась на палубу, принудив зверя отвлечься от его жертв. Он заскользил по накренившейся палубе, оторвался от нее и тут же целиком был накрыт водой, хотя я припоминаю, как эта волна обрушилась на шлюпку, так же отчетливо, как и то, что зверь напал на помощника капитана.

Невозможно описать то смятение, которое овладело зверем, когда его поглотила вода, равно как нелегко разобраться и в тех многочисленных образах, которые впитывал мой задурманенный мозг сквозь закопченные стекла звериного восприятия. Зверь хорошо плавал, но воду не любил и не мог вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Он не мог утонуть, потому что зверь бессмертен и может погибнуть только от чистого серебра, но при этом ничто не мешало волнам трепать и швырять его во все стороны. Был миг, когда его лапы коснулись дна, но тут на него вновь накатил гигантский вал, затащивший его обратно на глубину.

Зверь долго сражался со стихией. Он пытался добраться до берега и выл, когда его относило в море или швыряло на скалы, и так повторялось до бесконечности. Был момент, когда я оказался на волосок от гибели, ибо море, подхватив зверя, с такой силой швырнуло его на скалу, что он лишился чувств. Однако он успел прийти в себя до того, как накатил следующий вал, и, крепко вцепившись в скалу, продержался до тех пор, пока волны не стали поменьше. Тогда зверь рванул на берег, и хотя следующая волна окатила его с головой, она не смогла затащить его обратно в море.

В изнеможении зверь повалился на траву в таком месте, где ему ничего не угрожало и где его не могли достать волны. Его сердце бешено колотилось, он тяжко дышал, по-собачьи вывалив язык. А затем, впервые за время моей жизни, зверь заснул при лунном свете и, совершенно обессиленный, провел отведенное ему время в глубоком сне, поэтому больше я ничего не помню.

Я ходил по берегу, воздевая руки к небесам, и все мои мысли были только о том, как спастись. Я думал о своих погибших спутниках и о том, что из всех, находившихся на борту, только я один остался в живых. По крайней мере, я больше не видел ни людей, ни их следов, если не считать трех шляп, одной матросский шапки да двух башмаков от разных пар.

Я посмотрел в ту сторону, где сидел на мели наш корабль. Он был едва различим из-за высокого прибоя и находился так далеко, что я сказал себе: «Господи! Каким чудом зверь сумел добраться до берега?»

Стараясь утешиться мыслями о том, как мне повезло, я стал осматриваться по сторонам, желая понять, куда я попал и что мне, прежде всего, делать. Я промок до костей, переодеться мне было не во что, у меня не было ни еды, ни воды, чтобы подкрепить свои силы. Единственное, что мне оставалось, — это умереть от голода. У меня не было оружия, поэтому я не мог охотиться, чтобы прокормить себя, не мог защититься от хищников, если бы они вздумали напасть, хотя я надеялся, что, почуяв во мне зверя, живущие на этом острове хищники будут держаться в стороне от меня, как это делало большинство животных в Англии. Одним словом, у меня не имелось ничего, кроме ножа, курительной трубки и табакерки с табаком. Это было все мое имущество, и при мысли об этом меня охватило такое отчаяние, что я долгое время носился по берегу так, словно лишился рассудка. Когда вновь стемнело, я с замирающим сердцем спрашивал себя, какова будет моя участь, если здесь не найдется еды.

Единственное, что я мог тогда придумать, это спрятать оставшуюся у меня одежду на росшем поблизости толстом, развесистом дереве, похожем на ель, но с колючками, а назавтра решить, какой смертью мне лучше умереть, ибо пока что я не представлял, как можно существовать в этом месте. В поисках пресной воды я прошел с четверть мили в глубь острова и, к великой моей радости, обнаружил речку. Напившись, я вернулся к дереву и спрятал на нем одежду, и вот наступила вторая ночь, когда мой зверь вырвался на свободу. Это было истинное полнолуние. Из-за моего душевного смятения мне было очень трудно сконцентрироваться, чтобы смотреть через закопченные стекла, но я чувствовал, что зверь насыщается, а если ему удалось раздобыть пищу, то оставалась надежда на то, что и я найду здесь пропитание.

Я проснулся, когда уже было совсем светло, погода прояснилась, шторм утих, волнение улеглось, и море больше не неистовствовало, как накануне. При этом меня крайне поразило то, что ночью корабль снялся с мели и, подхваченный приливом, очутился почти у той самой скалы, на которую волны с такой силой швырнули зверя. Теперь корабль находился на расстоянии не более мили от меня, и казалось, будто он стоит прямо и неподвижно, так что мне захотелось подняться на него, чтобы хотя бы забрать оттуда кое-какие вещи, которые могли бы мне пригодиться.

Первым, что я обнаружил, была наша шлюпка, которую море выбросило на берег в нескольких милях правее от меня. Я направился за ней вдоль берега, но обнаружил, что меня отделяет от шлюпки глубоко врезавшаяся в сушу бухточка в полмили шириной. Сделав такое открытие, я повернул назад, потому что мне было важнее попасть на корабль, где я надеялся найти что-нибудь для поддержания своего существования. Если предыдущей ночью зверь сожрал пару животных, то после сегодняшней ночи на него не приходилось рассчитывать.

Вскоре после полудня мне показалось, что волнение на море совсем улеглось, а отлив стал столь сильным, что мне удалось посуху подобраться к кораблю на расстояние в четверть мили, и тут меня вновь охватил приступ отчаяния. Я понял, что если бы зверь не вынудил экипаж к поспешному бегству и мои спутники остались на корабле, то все мы спокойно добрались бы до берега, и теперь я не был бы обречен на горькое одиночество.

При этой мысли глаза мои наполнились слезами, но, поскольку слезами горю не поможешь, я решил добраться до корабля. Раздевшись, ибо стояла невыносимая жара, я вошел в воду.

Когда я подплыл к кораблю, передо мной возникла проблема, как на него подняться. Он стоял на мелководье, высоко выступая над водой, а мне не за что было уцепиться. Я дважды проплыл вокруг него и во второй раз заметил веревку, свешивавшуюся с носовой части; не понимаю, почему я не увидел ее сразу.

Ценой невероятных усилий мне удалось уцепиться за нее и взобраться на бак. Затем я обнаружил, что корабль дал течь и в трюме полно воды. Он застрял на краю отмели в плотном песке или даже земле, и корма его оказалась приподнятой, а нос почти касался воды. Благодаря этому вся кормовая часть оставалась над водой, и все, что там находилось, не подмокло. Разумеется, я сразу же принялся осматривать вещи, чтобы понять, какие испорчены, а какие уцелели.