— Надеюсь, хоть платье она на себе оставит, — поинтересовался горец с улыбкой.

На что Гер с издевкой хмыкнул и ответил на ранее поставленный вопрос:

— А это безобразие… Это новый кадет академии, Намина Сумеречная к вашим услугам. Семнадцать лет, чистокровный человек, простолюдинка, не окончившая ведической школы.

— Имя известно и все прочее так же, — декан факультета Темных сил указал на бумаги о поступлении, что лежали на подоконнике. — Я хотел бы знать статус этого создания.

— Невеста.

— Чья? — вопрос был закономерен, но задан столь жестко, что многоликий не сразу нашел что ответить.

Магистр, которого Герберт уже не первый месяц рисовал в воображении своим тестем, удивленно вскинул смоляную бровь и сложил руки на груди. Нахмурился, не услышав должного: «Конечно не моя!», и сухо заметил:

— Приехала она с вами и раньше срока. Значит ли это?..

— Еще не решили! — Уклончивый ответ, вряд ли устроил декана, но лучше так, чем лгать. Довар Горран не терпел лжецов и чувствовал их на расстоянии. Кашлянув, метаморф продолжил: — Видите ли, советник моего дяди возлагает на нее большие надежды, но в силу юного возраста не смеет использовать в своих целях.

— Занятно…

— Трагично, — вздохнул Гер и осекся, высказывать свое мнение он не должен был. И желание не дать развития новому витку допроса, неожиданно явило выход из двух сложных ситуаций одновременно. — Как вы понимаете, Сумеречная уже мечтает о смерти. Потому и выбрала самый опасный спецкурс.

— Некромант-самоучка хочет уйти за грань? — не поверил Горран. — Вы явно шутите.

— Никак нет. После разговора с Эррасом Тиши — смерть стала ее идеей фикс.

Ирония сквозила в каждом слове вновь разозлившегося многоликого, а в голове забилась мысль: «Уж если она лишила его одной из трех жизней, то он, Герберт Дао-дво, вправе в отместку испортить ей, хотя бы тридцать третью часть утерянного».

— Интригующе… — молвил декан и улыбнулся, глядя вниз.

— О, да, очень, — метаморф отвернулся от вида солнечного осеннего дня и резвящейся в нем девчонки.

— Вы не согласны?

— С радостью согласился бы, но не в силах. Видите ли, необходимость оберегать это безобразие от необдуманных поступков род возложил на меня. А потому…

*** За три дня обойдя академию вдоль и поперек, поднявшись в ее чердаки и спустившись в подвалы, я поняла, что зря Октован расхваливал сие учебное заведение. Ничем оно от простой ведической школы не отличалось, разве что напыщенной суровостью, которая исходила даже от холодных каменных стен. А так…

Из кухни тут тоже воровали, и приведения средь ночи спать так же не давали, и ремонтники здесь такие же были, прибегали с руганью на вызов, но лишь вредили. И это не голословное заявление: в моей общежитской комнате краны после прихода мастера потекли с удвоенной силой, а по стенам трещины пошли. В общем, бедлам такой, что я во избежание порчи личное имущество не распаковала и Гирби не освободила. Кто знает, вдруг местные каменные горгульи, как и в школе, не брезгуют чужим зверьем.

В общем, забраковав академию, невыспавшаяся и неумытая я сидела в пустой столовой для кадетов и пыталась позавтракать под пристальным взглядом какого-то мужика с видом сумрачным и волосами заплетенными в сложную тугую косу. Магистр, судя по нашивке на темном свитере, предпочитал своему завтраку меня и ел поедом. Не первый день, кстати, ел. Его темную фигуру я часто наблюдала в окнах деканата, в коридорах, где я плутала и даже в парке, куда меня не редко заносило погулять. Собственно, про себя я называла мужика тихо помешанным психом, пока он не проявил решительность и не сел с подносом напротив меня.

— Доброе утро, — поздоровалась я, а он молчит. — Будем знакомы, — зашла с другой стороны: — Я Намина Сумеречная.

И как положено в моей деревне, пальчики в перчатках вытерла и поднявшись со стула, протянула ему для пожатия руку. А он не двигается, улыбается и молчит. Точнее как сказать, молчит — произнес сам себе: «Интересно…» и продолжает с весельем взирать на меня.

Тридцать секунд я стояла с протянутой рукой и думала, когда же он очнется. Не очнулся, но интерес во взгляде стал еще более выразительным. Сердито плюхнулась, на стул, попыталась продолжить завтрак, но очень скоро отказалась от этой идеи, взбунтовалась:

— И чего сидим, чего молчим? Вам что, делать больше нечего? — Возмущение мое было оправдано, от черного немигающего взгляда магистра ни ложка салата не лезла в рот ни кусок яичницы, ни даже компот с пирогом. У незваного соседа дрогнули уголки губ, но он упрямо продолжал безмолвствовать и смотреть. — Магистр, как вас там… — не ответил, — вы есть собираетесь? Или намерены, просто глазеть и портить мне настроение?

Вот тут произошло чудо, он встрепенулся, выходя из созерцательного забытья, изрек шутливо:

— И никакого почтения: ни к старшим, ни к преподавателям.

— Годы прожитые впустую уважения вызывать не должны. — Повела я плечом, потянулась к компоту.

— А если не впустую? — Заломил неизвестный бровь.

— Ну, сами посудите, у людей всю жизнь занятых смотреть без причины — привычки нет. А вы смотрите, и не первый раз, и… — хотела сказать еще кое-что, но он меня перебил.

— Вы очень похожи на мою жену.

Стакан выпал из моих рук, соприкоснулся со столом, затем с полом и разбился со звоном. Из эхо-порта тут же раздалось: «Порча имущества академии! Кадет… кадет… — ворчун не знал, как обратиться, в конечном счете, заявил, — девушка, с вас штраф, уплатите в бухгалтерии пять медяков».

— С собой денег нет, запишите на мое имя.

«Но вы не зарегистрированы в базе!» — ответили мне.

— Откройте гостевой счет, — ответила я неизвестному и в волнении спросила у магистра: — На какую жену?

— Бывшую.

Ох, и сразу в столовой посветлело, потеплело, дышать стало легче.

— Хорошо, что на бывшую, а не на будущую, — вздохнула свободнее, за пирог взялась, и уже совсем тихо: — Я бы такого счастья не перенесла.

— Это еще почему? — развеселился магистр.

— Потому что вы хмурый, здоровый, глазеете, — ответила как на духу и попросила: — Ешьте уже и не перебивайте мне аппетита.

— Вот это молодежь, — раздалось рядом ворчливое, — вот это замашки.

— Под стать академии, — ответила я и откусила лакомство.

— Вы слышите возрожденного духа? — насторожился мужчина.

— Конечно, — с трудом прожевала кусок, усмехнулась: — Летает тут, ворчит, склабрезничает, иронизирует на пустом месте.

— Но я в списки кадетов вас еще не внес…

— Думаете, это его заткнет? — оживилась я. — Если да, то внесите меня поскорее. А то сил нет. Весь день ворчит, не замолкая, а когда его друг заявляется ночью, до утра хохочут.