Мадам де Карноэ-мать никогда не жаловалась, но изнемогала от этой странной ноши, от этого двойного генного извращения, которое являли собой эти два невозможных создания, ею рожденные и так отличающиеся от нее, от мужа и от других их детей. Как она дрожала три года спустя, когда забеременела Лоиком, и совсем потеряла покой, когда в сорок лет родила Ива. То, что он был нежеланным, это мягко сказано. Рождение Ива она называла «случайностью», но именно он и стал ее любимцем и отцом Бени.

С этим младшим братом у Лоика было больше всего родства. Но к нему он испытывал двоякое чувство восхищения и ревности одновременно. Исключительная красота Ива, его изящество, изобретательность, его поразительная дерзость и в особенности особая любовь матери к этому последнему ребенку вызвали у Лоика откровенную ненависть. Он посылал эту «случайность» ко всем чертям и в то же время, очарованный необузданностью Ива, его затеями и яркой независимостью его натуры, не мог без него обойтись.

Ив был проблемным ребенком в семье, более проблемным, чем тронутые двойняшки. Ему было десять лет, когда умер отец, мать ни в чем не могла ему отказать, и он рос в высшей степени избалованным.

Ив терпеть не мог семейные сборища и чопорное общество франкомаврикийцев. И в то же время из всей семьи он был единственным самым настоящим бретонцем, упрямым, с непредсказуемыми настроениями, со страстным влечением к морю. Сколько раз в детстве его спасали, когда он уплывал в море на лодках собственного изготовления? Франсуаза де Карноэ ненавидела море из-за своей утонувшей двадцатилетней дочери и приходила в отчаяние, видя, как Ив очарован лагуной с ее коварными течениями. По-настоящему счастлив он был только на пироге, занимаясь своими лесками и крючками. Его мало интересовали погода, время и жизнь его семьи. Появляясь иногда под варангом «Гермионы», он являл собой необычное зрелище: босоногий, загорелый, как малабарец, с волосами, покрытыми коркой соли, одетый в выцветшие лохмотья. В плохую погоду он закрывался в ангаре, переделанном под мастерскую, и ладил снасти для рыбной ловли или работал над чертежами лодки, которую поклялся однажды построить.

В пятнадцать лет он не захотел жить под семейной крышей, и мадам де Карноэ после отчаянного сопротивления распорядилась построить маленький деревянный домик поблизости от «Гермионы». С террасы она могла наблюдать за сыном, когда он возился со своими сетями возле дома.

— Я не понимаю, — выговаривал Лоик матери, — почему вы потакаете капризам этого негодяя! Вы что, думаете, это пойдет ему на пользу?

Но мадам де Карноэ уклонялась от споров с Лоиком, когда речь шла об Иве. Несмотря на свой юный возраст, Лоик занял место главы семьи. Он занимался землями, управлял состоянием семьи и избавлял ее от тысячи забот. Зрелость этого молодого человека, его спокойствие и рассудительность были для нее бесценны. Его мнение она выслушивала с почтением, даже если и не собиралась следовать ему, особенно в том, что касалось Ива.

Лоик придирался к младшему брату, нападал на него и испытывал злобное удовольствие, исполняя роль отца. Он просматривал его табели, делал замечания, кормил проповедями, от которых тот просто бесился.

— Оставь меня в покое! — орал Ив — Ты мне не отец! Иди и занимайся своей кукурузой!

Доходило и до настоящих потасовок, и тогда, сцепившись, они катались по земле, разгоряченные, непримиримые, оба одинаково сильные, Лоик более мускулистый, а Ив более ловкий, тяжело дыша, в этой борьбе на грани игры или убийства; а мадам де Карноэ вскидывала руки, как актриса в драмтеатре Порт-Луи, и вопрошала Небо: за какие грехи она наказана, что ей приходится смотреть, как ее сыновья дерутся, как докеры.

В двадцать четыре года, устав от безделья, Ив решил вдруг отправиться в Англию в Экономический колледж. Лоик сделал все, чтобы помешать этому отъезду. Отсутствие избранного врага не слишком радовало Лоика, он понимал, что ему будет не хватать стычек с младшим ненавистным братом. Но Ив уперся. Он хотел вернуться на Маврикий с солидным дипломом и помогать брату в делах семьи, так, по крайней мере, он утверждал.

Лоик ехидно заметил мадам де Карноэ, что это решение слишком разумное и никак не похоже на обычные выходки его братца. Если тот едет в Лондон, чтобы поразвлекаться, как это делают многие парни с Маврикия, то пусть скажет об этом честно. В конце концов мадам де Карноэ рассердилась. Даже если это желание Ива и было подозрительным, она разделяла мнение их отца, который всегда хотел, чтобы его сыновья получили образование в Европе. Хоть Англия и опозорена, но для получения диплома она достаточно хороша. Вот поэтому хотя отъезд младшего сына и огорчал ее, все же она его поддержала, и Ив получил от нее необходимую для этого первого побега сумму. Потом она, наверное, долго раскаивалась в этом и жалела, что не прислушалась к советам Лоика.

Прошло меньше года, и в «Гермиону» прибыло удручающее письмо из Лондона. В нем Ив сообщал о своей женитьбе и о скором рождении ребенка. И кем же была эта новая мадам де Карноэ? Англичанкой! Франсуаза де Карноэ слегла с приступом печени. Она была далека от заблуждений относительно этого феномена, носившего отныне то же имя, что и она.

Феномену по имени Морин Оуквуд был двадцать один год. Когда Морин была маленькой, ее отец, старый и очень богатый баронет, умер, упившись невероятным количеством пива, в результате идиотского пари с членами своего клуба. Ее мать, ирландка, жила безвылазно в своем замке в Мидхерсте (графство Сассекс); вместе с ней проживали шестьдесят кошек с купированными хвостами, привезенных с острова Мэн, запах от которых бил в нос уже у ограды парка. Эдвард, старший брат Морин, был банкиром и единственным серьезным человеком в этой семье.

В восемнадцать лет Морин сбежала из вонючего материнского замка и устроилась на лондонском чердаке, где и вела психоделическое существование. Влюбленная в Пола Маккартни, она повсюду ездила за группой «Битлз». Взгляд ее необыкновенных фиалковых глаз был немного затуманен опасным потреблением пилюль «Червонная масть» и большими дозами гашиша.

Несмотря на этот беспорядочный образ жизни и необычные наряды, которые составляли ее обычную одежду, Морин Оуквуд была девушкой редкой красоты, на которую нельзя было смотреть хладнокровно. Ив де Карноэ, как и многие другие, не смог устоять перед этой феей, встреченной им в толпе на концерте в Ливерпуле. Шум оркестра вдруг заглох, лица в трансе расплывались, превращаясь во что-то вроде ваты, да и часы его, наверное, остановились, когда Морин Оуквуд летела ему навстречу, а ее изящные ступни, украшенные индийскими браслетами, как казалось Иву, не касались земли. Чудесное создание, как в нереальности, плыло к нему, протягивая руки в безумии огней, которые, впрочем, позволили Иву увидеть хрупкие округлости ее тела, едва прикрытого голубой туникой такого же цвета, как одежда святых Дев на испанских картинах Первого Причастия. И над всем этим — самое прекрасное, чистое лицо молодой женщины с совершенным овалом, который мог погубить самого Боттичелли, с идеальным лбом, пересеченным блестящей ленточкой, которая удерживала густую темно-рыжую шевелюру. Но что больше всего поражало в этой плывущей феерии, в этой Морин Оуквуд, так это улыбка. Улыбка единственных в мире губ, походивших на вазу персиков, вишен и мускатного винограда.