Жанна-Мари замерла: вопрос застал ее врасплох.

В уголке ее губ задрожала мысль, и на секунду она стала точь-в-точь такой, какой была до нашей разлуки. Задумчивой, ищущей ответы. Наконец она вновь посмотрела на меня — уже немного добрее, словно бы найденный ответ заставил ее улыбнуться.

— Котенка, — проговорила она. — Хочу маленького котенка.

— Тогда я знаю, где его взять.

Она недоверчиво взглянула на меня. Не обманываю ли? Может, просто заговариваю зубы? Позже я сообразил, что ее строгость была напускная, своего рода игра. Или попытка сказать, что былое не воротишь. А может, Жанна-Мари в самом деле соскучилась по своей кошке и решила, что я, повинный в смерти ее питомицы, должен предоставить замену.

— Где?

— Позади заброшенной деревни.

— Нам туда нельзя, ты же знаешь.

Я кивнул, и ее глаза увлеченно вспыхнули. Впервые она улыбнулась и отпустила плотно запахнутые полы пальто.

— Тогда ступай и принеси мне котенка. Помиримся.

Я покачал головой.

— Тебе придется пойти со мной.

— Зачем? — спросила Жанна-Мари.

— А выбирать кто будет?

Мой ответ ей понравился.

— Когда?

— Сегодня вечером…

Она помотала головой.

— Мама устала, а папа захочет поговорить о бабушке. — Жанна-Мари увидела вопрос в моих глазах и пояснила: — Она умерла.

— Мама твоей мамы?

— Нет, папина. Он не мог бросить работу, поэтому поехали мы.

— Плохо было?

По ее взгляду я понял, что очень плохо.

— А у меня родителей нет, — сказал я, надеясь заслужить прощение.

— Я помню. Ты говорил, что они умерли от голода. — Жанна-Мари задумалась и решила, что это считается. — Пойдем завтра. Где встречаемся?

— У моста.

Именно к этому мосту шла через школьные владения гусятница, когда мы ее подкарауливали. Земля по нашу сторону моста принадлежала школе, поэтому мы имели полное право требовать плату за проход. За мостом начинались деревенские земли. Верней, так считали местные жители. Барон был иного мнения, однако судиться из-за клочка болотистой и поросшей терновником земли не хотел. Будь это лес, он бы уже давно установил на него свои права.

Лунный свет падает на перила моста и мерцает в мелком ручье, освещая гравий на дне и единственную колюшку, похожую на миниатюрную щучку.

Жанна-Мари пришла первой.

— Опаздываешь!

— Как ты выбралась?

— Через нашу черную дверь.

В той части школы все двери находятся на уровне земли, поэтому ей надо было просто прокрасться вдоль стены до сада, а затем пересечь небольшое поле.

— А я сбежал через окно спальни. Прошел по выступу вокруг башни и спустился по сточному желобу.

Она признает, что это куда сложней.

— Где котята?

Я беру Жанну-Мари за руку, и она не вырывается — но сама мою руку не берет. Мы переходим мост и шагаем в тени ивовых деревьев вдоль насыпи, разделяющей два заливных луга, давно превратившихся в болото. Затем по сухой земле добираемся до заброшенной деревни. Никто не знает, почему и когда она была разрушена. Может, здесь прошла чума. Или солдаты. Почти все стены разломаны на уровне наших бедер, самые высокие доходят до плеч. Впереди показывается повисшая на сломанной петле дверь, мы ныряем в разрушенный дом и, пройдя насквозь, выходим в поле. Я хочу остановить Жанну-Мари, поцеловать и пощупать ее новую мягкую грудь, но здравый смысл меня останавливает. Сначала котята. Без котят мы не сможем вернуть былое.

— Вон туда. Мы почти на месте.

Жанна-Мари верит мне на слово и даже не ноет, когда выясняется, что до моего «почти на месте» топать еще полмили по бездорожью. Впереди показываются очертания высокого раскидистого дуба, чьи ветви напоминают вены, пронизавшие небесную плоть. Я прихожу в восторг от этой мысли, которая могла бы прийти в голову любому двенадцатилетнему мальчишке, считающему себя мыслителем. Однако мне она кажется очень оригинальной.

— Там, — показываю я пальцем на заросли терновника. — Вчера там кто-то мяукал.

Жанна-Мари замирает на месте, глазея на переплетенные ветви с дюймовыми колючками.

— Но как мы…

— Надо подползти с другой стороны.

Лаз совсем низкий, проделали его мелкие животные. Вряд ли по нему пытался проползти кто-нибудь крупнее барсука.

— Я пойду первым.

Жанна-Мари с сомнением кивает.

Колючки цепляют мою сорочку, и я приникаю к самой земле: придется ползти на животе. Я двигаюсь очень медленно и в какой-то миг чувствую, как острый шип рассекает мне макушку. Кровь медленно стекает по щеке и, точно слезы, капает на сухие листья перед моим лицом. Я слышу за спиной досадливое бормотание Жанны-Мари и молю Всевышнего, чтобы мы нашли котят. А какой блестящей мне казалась эта затея в самом начале… Теперь же, роя носом землю и слыша ойканье Жанны-Мари, я начинаю склоняться к мысли, что затея была глупая.

Вдруг впереди показывается луч лунного света, и я выползаю на утоптанную круглую полянку посреди зарослей терновника: ему мешает расти обвалившаяся стена. Жанна-Мари озирается по сторонам.

— Силы небесные! Как ты нашел это место?

Я и не находил, почти срывается у меня с языка. Я просто услышал снаружи мяуканье. Но Жанна-Мари широко улыбается, и до меня быстро доходит, почему. Заросли острых как бритва колючек прячут нас от остального мира. Именно в таких местах творится магия, а мы — содержимое волшебной корзины.

— Тихо. — Я прижимаю палец к ее губам.

Мы прислушиваемся, и я наконец различаю кошачий писк — за нашими спинами. Я разворачиваюсь, вползаю в туннель и слушаю тишину. Котята пищат где-то сбоку, совсем рядом — наверняка можно дотянуться рукой. Я сую руку наугад и сразу нащупываю мех: крошечный котенок громко взвизгивает. Мать, как ни странно, позволяет мне его вытащить. Всего котят пятеро — точнее шестеро, если считать мертвого. Все худющие и от слабости не могут даже стоять на лапах. Я вновь протягиваю руку и нащупываю бок матери: ребра острые, точно голые кости. Видимо, умерла…

Нет, она вздрагивает и пытается ударить меня когтистой лапой, но что-то ей мешает. В туннеле темно, желтый лунный свет выхватывает из мрака ветвь с огромными жуткими шипами. Котята у меня; я раздобыл ключ к сердцу Жанны-Мари. Надо только сунуть их за пазуху.

Тут она меня окликает.

— Погоди, — шепчу я и снова тянусь к кошке. Ее лапа запуталась в колючих ветках, как в силке, и шипы торчат из окровавленного меха. Я прикасаюсь к ране, и она начинает безудержно шипеть, пытаясь вырваться.