До Спилсбери судебная патологоанатомия была во многом дискредитирована, слыла чем-то сомнительным с научной и медицинской точки зрения. Но к 1943 году при его активном участии изучение трупов, считавшееся «мерзкой наукой», превратилось в строгую дисциплину, одновременно зловещую и пленительную. Кроме того, Спилсбери прославился экспериментами на самом себе. Он вдыхал окись углерода (угарный газ), проверяя его воздействие на организм, и записывал свои ощущения (малоприятные). Он спустился в люк на Редкросс-стрит, желая разобраться, что за газ убил там рабочего. Случайно проглотив в больничной лаборатории возбудителей менингита, он «продолжал работу как ни в чем не бывало». Говорили, что сэр Бернард мог определить причину смерти по запаху трупа. В 1938 году газета «Вашингтон пост» назвала его «Шерлоком Холмсом современной Англии».

Однако то, что он всю жизнь вдыхал запахи смерти, вглядывался в трупы и соприкасался с самыми темными сторонами человеческой натуры, наложило на выдающегося ученого свою печать. Внимание прессы ударило ему в голову. Сэр Бернард держался отчужденно, высокомерно, был полностью убежден в своей непогрешимости. Он видел мир затуманенным, смотрел на него через завесу цинизма и самодовольства и редко выказывал даже толику симпатии к кому-либо, живому или мертвому. Глядя из-под тяжелых век «аристократически-надменным» взглядом, он казался ящерицей, одетой в лабораторный халат, и от него постоянно пахло формалином.

Юэн Монтегю встретился со знаменитым патологоанатомом за бокалом чуть подогретого хереса в клубе «Джуниор Карлтон», где состоял Спилсбери. Сэр Бернард уже сослужил одну мрачную службу британской разведке. Пойманных вражеских шпионов поставили перед жестким выбором: либо ты станешь двойным агентом, либо будешь казнен. Большинство согласились сотрудничать, но некоторые отказались или были сочтены непригодными для использования. Эти «невезучие шестнадцать», как их затем называли, были приговорены к смертной казни. Спилсбери сделал вскрытие их трупов, включая труп Йозефа Якобса, расстрелянного летом 1941 года, — последнего из всех, кого казнили в лондонском Тауэре.

Сэру Бернарду было шестьдесят шесть лет, но выглядел он намного старше. Монтегю не был склонен к подобострастию, но ему доводилось видеть выступления Спилсбери в суде, и он глубоко восхищался «этим необыкновенным человеком». Понимая, как странно звучат его слова, Монтегю сказал, что командованию ВМФ «нужно, чтобы немцы и испанцы приняли плывущее по морским волнам тело за жертву авиакатастрофы». Какого рода смерть соответствовала бы впечатлению, которое командование хочет создать? Тяжелые веки Спилсбери даже не моргнули, когда он услышал этот вопрос. Как писал позднее Монтегю, «он не спросил меня ни о чем — ни о том, зачем мне это нужно, ни о том, что я намереваюсь делать».

Наступила длинная пауза: патологоанатом обдумывал вопрос, потягивая херес. В конце концов тем же голосом, каким он говорил в залах суда, — «отчетливым, звучным, без тени колебаний» — он вынес заключение. Простейший способ, конечно, — это найти утопленника, надеть на него спасательный жилет и дать морю вынести его на берег. Но, если это невозможно, подойдет целый ряд других причин смерти, потому что жертвы авиакатастроф над морем, объяснил Спилсбери, не всегда умирают от телесных травм или от утопления: «Многие гибнут от переохлаждения, некоторые даже от шока».

Спилсбери вернулся в свою лабораторию в больнице Святого Варфоломея, а Монтегю сказал Чамли, что охота за подходящим трупом может оказаться более легкой, чем они ожидали. Тем не менее они не могли просто «приходить и спрашивать», нельзя ли купить труп, потому что наверняка пошли бы толки и вопросы. Ненадолго они задумались, не ограбить ли кладбище «на манер Берка и Хэра», но быстро отбросили этот вариант. (В 1827 году Уильям Берк и Уильям Хэр выкрали из гроба труп армейского ветерана и продали Эдинбургскому медицинскому колледжу за 7 фунтов. Затем они убили в общей сложности шестнадцать человек, чьи тела продавали для медицинских исследований. Хэр дал показания против Берка, тот был повешен, а его труп подвергнут публичному анатомированию.) Идея не выглядела удачной. Похищать трупы было неприятно, безнравственно и незаконно, и даже в случае успеха тело, пролежавшее в земле всего лишь несколько дней, не годилось бы для дела из-за разложения. Необходим был осторожный и готовый помочь человек, имеющий законный доступ к большому количеству свежих трупов.

Монтегю знал именно такого человека. Это был коронер округа Сент-Панкрас в северо-западном Лондоне, носивший прелестное диккенсовское имя Бентли Перчас.[3]

Бентли Перчас, коронер округа Сент-Панкрас.

Согласно английским законам, коронер (должность была учреждена в XI веке) — государственный служащий, отвечающий за исследование смертей, особенно произошедших при необычных обстоятельствах, и устанавливающий их причины. Если смерть была неожиданной, насильственной или произошла не по естественным причинам, коронер решает, проводить ли вскрытие и, если необходимо, дознание.

Бентли Перчас был другом и коллегой Спилсбери по изучению трупов, но Перчас был настолько же весел, насколько сэр Бернард угрюм. Для человека, проведшего всю жизнь рядом с мертвецами, Перчас выглядел подлинным воплощением жизнерадостности. Смерть он рассматривал как событие не только интересное, но и чрезвычайно забавное. Никакая насильственная или таинственная кончина не удивляла и не огорчала его. «Мрачная работа? — заметил он однажды. — Да ничуть. Я и представить себе не могу, чтобы она испортила мне настроение». Дома он предлагал гостям чуть сыроватые шоколадки и шутил: «Их нашли в сумочке у тетушки, когда ее выловили из Круглого пруда в Хэмпстеде прошлой ночью». Выросший в крестьянской семье, Перчас был «грубоватым внешне и по характеру», обладал «озорным чувством юмора» и тонко градуированным отношением к смешному; он любил комические оперы Гилберта и Салливана, игрушечные поезда, вареные яйца, и ему доставлял удовольствие образцовый свинарник близ Ипсуича, которым он владел. Он никогда не носил шляп и смеялся громко и часто.

Монтегю знал Перчаса как старого друга «по тем временам, когда я работал барристером» и послал ему записку с просьбой о встрече для обсуждения одного конфиденциального дела. Перчас ответил согласием, объяснил, как добраться в окружной коронерский суд, и сделал характерную для него игривую приписку: «Другой способ здесь оказаться — понятно какой: попасть под машину».

Перчас участвовал в Первой мировой войне как врач при полевой артиллерии и получил Военный крест за «несомненную отвагу и преданность долгу». Он пробыл на фронте до 1918 года, когда осколком снаряда ему оторвало большую часть левой кисти. В начале новой войны ему было под пятьдесят — поздно надевать форму, но «принять посильное участие очень хотелось». Он уже продемонстрировал готовность помочь разведывательным службам и, если нужно, «исказить истину ради безопасности страны». В 1940 году, когда шпион абвера Уильям Рольф покончил с собой, засунув голову в газовую духовку, Перчас вынес заключение, где причиной смерти был назван «сердечный приступ». В том же месяце, когда Монтегю прислал ему записку, Перчас расследовал смерть Поля Маноэля, агента разведки «Свободной Франции», которого нашли повешенным в лондонском подвале после допроса по подозрению в работе на врага. Перчас нарочно провел дознание «чрезвычайно поверхностно».