Недаром же писал наш мудрый М. М. Ж.: от количества наций количество праздников только увеличивается — размышляла я, весело подскакивая под музыку вместе с темпераментной старушкой в цветастом фартуке с одной стороны и молодым высоченным и уже немного хмельным пареньком — с другой. Эти двое, мои друзья по танцам, подмаргивали всем вокруг, вскрикивали в такт и подбадривали меня: мол, давай-давай, не стесняйся. Здесь все — СВОИ.

Но как только закончился этот танец, ко мне подлетела незнакомая разъяренная дама. И заверещала. Я тут же вспомнила ее укоризненный взгляд, когда топталась на туфле Николая Трофимовича.

Слушайте, я вам говорила, что терпеть не могу фальшивых блондинок? Говорила?

Так вот, она, видимо, чиновница из мэрии, заорала, перекрикивая музыкантов, которые завели новую мелодию: «Вы что себе позволяеце? Вы хоть зна-а-аеце, КОМУ вы на ногу наступили? А? Я прям умираю, что вы тут творице!!! Нет, я прям умру сейчас, какая вы нахальная! Какая вы наглая! Как вы смели с ним так разговариваць?! Нет, я просто умру сейчас! Вы хоть знаеце, кто это был? Вы хоть знаеце?!»

Все, кто со мной давно знаком, например мой муж и дети, мои друзья, моя мама, немедленно закрыли бы мне рот. Ладонью, куском сыра, поцелуем, в конце концов. Но я стояла одна-одинешенька, с сожалением поглядывая на своих товарищей по прыганью под национальную музыку, стояла перед этой вроде бы умирающей, но очень энергичной чиновницей.

«Вы хоть знаеце?!» — продолжала она, размахивая рукой перед моим лицом.

«Знаю, знаю, — ответила я. — А ОН знает?! Он знает, кому ОН на ногу наступил?» — смотрела я честно прямо ей в глаза. Черные брови, и помада такая… Вылезла за границы губ… Противная… И костюм. И эти прядки… Я вам говорила, что ненавижу?… Ах да, говорила…

Дама от неожиданности сделала губами куриную… эту… Как это говорится… куриную гузку.

«Что?! Что вы себе позволяеце?! Немедленно идемце и попросице прощения! Немедленно!»

Чиновница даже схватила меня за руку. (Не надо было ей этого делать, ох не надо было! Кроме фальшивых блондинок, обведенных контуром ярких нарисованных губ, я еще не люблю навязанного физического контакта. Есть такое слово — «прайвеси». Ну частное пространство, по-нашему…) Словом, когда она схватила меня за руку, перебив мои радостные размышления про жизнь и хороших людей, оборвав такой веселый дружный хоровод с моей прекрасной старушкой в фартуке и юным пьяницей, я разозлилась. Я вырвала свою руку (многострадальную правую руку, которая еще до сих пор болит после февральского осколочного множественного перелома), я вырвала свою руку, повернулась и пошла к машине…

Вот так и окончился праздник. Вот так.

Редактор нашего молодежного еженедельника Загаевский в общении с сотрудниками редакции оперирует всего несколькими фразами, самые распространенные из них: «Так», «Давай» и «Не морочь голову». При этом он ухитряется пользоваться уважением коллектива и выпускать популярную газету.

Рано-рано на рассвете просыпаются утята, и котята, и кто-то там еще, но я обычно как раз на рассвете крепко сплю. И, как обычно, звонит телефон. Пять утра. Загаевский уже на ногах. Почему бы его сотрудникам не проснуться тоже.

— Так. Ты что, спишь? — Зачем «Доброе утро? Извини, что разбудил»? Зачем эти формальности? — Ты что?! Спишь?!

— Нет, — говорю, — жду вашего звонка, Загаевский! — сонным голосом бормочу я.

Собственно, неважно, что Загаевскому говорить, на его вопросы можно и не отвечать, главное, дать понять, что ты есть на другом конце провода и слышишь его указания. Можно мычать, можно мяукнуть. Завыть, наконец. От такой жизни. Сегодня я спросила:

— Ну?

— Она приехала, — торжественно объявил Загаевский. — Так. Давай. Иди и бери у нее интервью. Люди это любят. Давай. Иди бери.

— А кто мне даст, — подала я реплику, — отметиться в эфире.

За окном темно. А тут еще долго выяснять, у кого брать и кто приехал. И вообще пять часов утра.

— Не морочь голову. Целительница Федосия! Кто же еще? Мать Федосия! Договаривайся давай! Спит она. Давай!

— Уже сейчас? — жалобно заскулила я.

— А когда? — поинтересовался ядовито Загаевский. — Если не хочешь мать Федосию, сделай материал по национальной самоидентификации!

— Кого?

— Что?

— Национальную идентификацию — чью?

— Кого — чью?

— Национальную самоидентификацию — кого?! Племени мумба-юмба? Или кого?! Чью?! — Я уже орала во все горло.

Если Загаевский хотел меня разбудить, он своего добился.

— Так! Не морочь голову! Давай! — И отключился.

Рекламные проспекты целительницы Федосии висели на каждом столбе. Там было сказано, что целительница и спасительница (ого!) мать Федосия ворожит на персте указующем, на вибрации голоса, на высушенных и растертых насекомых, на кофейной гуще и на фасоли. Пророчит и изменяет судьбу, исцеляет от всех болезней, помогает похудеть без диет, снимает порчу, изгоняет духов и открывает третий глаз. Тут я задумалась. Внешне я и так не очень, а с тремя глазами…

На фотографии сидела огромная пасмурная баба с лицом бывшего сельского клубного работника. Несколько тронутого былым девичьим легкомыслием. Баба Федосия в черном платке отгораживалась от фотографа двумя холеными пухлыми ладонями: мол, вот они, ручки-то, чистые, непорочные. Ими же и лечу.

Пробиться к Федосии по контактному телефону не было никакой возможности. На спасительницу-мать было установлено пять степеней защиты. Как в Пентагоне. Первый контактный номер, когда я представилась, послал меня на второй. Второй номер, когда я снова подробно все объяснила, — на третий. Третий послал на четвертый. А четвертый в крепких выражениях послал меня так далеко, что я не имела представления, каким образом туда попасть. Пятый номер оказался телефоном прорабского участка, куда, по всей видимости, я не первая позвонила по поводу встречи с целительницей-избавительницей. Пришлось записываться на прием на общих основаниях.

Федосия принимала в Доме культуры железнодорожников. Люди в очереди томились явно давно, ерзая и скрипя старыми откидными соединенными стульями, списанными из зрительного зала. Люди сидели и авторитетно делились диагнозами. Отдельной высокомерной группой стояли пышные нарядные похудантки.

— Вы по какому поводу сюда? — спросил мужичок с беспокойными глазами.

— Я? — раздумывала я, какой из моих малочисленных диагнозов предъявить. — Головные боли… Иногда…

— А я пью, — честно поделился мужичок, пытливо-искательно глядя мне в лицо. — Меня жена бросила. И я пью. А она… — Мужичок кивнул головой на дверь, за которой происходило таинство. — И жену вернет, и от пьянства вылечит.

— Вы уверены? — осторожно спросила я.

— Ну да! Наш сосед вон животом маялся. Был у нее вчера…