Юго-западный въезд в Лондон оказался свободен; зато там стояло множество полицейских, которые останавливали машины для досмотра. Я уже несколько месяцев не выезжал из города и потому не представлял, что свободу передвижения ограничили до такой степени.

Высадив Патти в Баронс-Корт у дома, где она снимала квартиру, я поехал к себе в Саутгейт. В Кингс-Кросс меня остановили и обыскали.

Домой я добрался только в первом часу ночи. Изобель легла спать, не дождавшись меня.

* * *

Утром я пошел в первый попавшийся дом, где уговорил хозяина слить мне немного топлива из бака. Я щедро заплатил. Он подсказал, что неподалеку есть заправка, на которой продают бензин, – вчера, по крайней мере, продавали, – и показал, куда ехать.

Я вернулся к машине и сообщил своим, что, если повезет, мы доедем до Бристоля еще засветло.

Я знал, что Изобель не хочет к родителям, однако на мой взгляд, это был наш единственный выход. Дом уже не вернуть, а Бристоль одновременно и далеко от Лондона, и знаком нам по многочисленным поездкам. В общем, попытаться стоило.

Я перелил бензин из канистры в бак и завел двигатель. По пути на заправку мы слушали новости по радио. Сообщалось, что несколько подразделений полиции Западной Мерсии перешли на сторону африммов – впервые о таком стало известно официально. В общей сложности ушло около четверти сотрудников. Сегодня должна была состояться встреча главных констеблей с командованием африммов и чиновниками из министерства внутренних дел, после которой будет сделано правительственное заявление.

Владелец заправки предложил, по его словам, стандартную расценку: пять фунтов за галлон. Нам хватило, чтобы запасти достаточно бензина до Бристоля – при условии, что поедем напрямик.

Когда я сказал об этом жене и дочке, они обрадовались. Договорились ехать сразу же, как только чего-нибудь поедим.

В городке Поттерс-Бар мы нашли кафешку, где нам подали хороший завтрак и по нормальной цене. Про африммов там не говорили, а по радио передавали только веселую музыку. По просьбе Изобель нам налили полный термос горячего кофе. Умывшись в туалете, мы тронулись в путь.

День выдался прохладным, зато без дождя. Отсутствие лобового стекла создавало неудобства, но ехать не мешало. Радио я решил не включать: стремление Изобель не думать о том, что творится вокруг, передалось и мне. Я в какой-то мере проникся ее пассивностью, хотя и понимал, как важно сейчас следить за развитием событий.

Появился новый повод для беспокойства: непрекращающееся дребезжание в двигателе. В последнее время у меня просто не получалось обслуживать машину должным образом. Остальным я ничего говорить не стал, тихо надеясь дотянуть до Бристоля.

Самое сложное, как мне казалось, – это покинуть пригороды Лондона, минуя баррикады. Поэтому я не стал соваться на северо-западные окраины, а поехал сначала через Уотфорд, где баррикад не было, затем через Рикмансворт, где баррикады были, но проезжающих насквозь пропускали, и, наконец, через Амершем и Хай-Уиком на юг, к Хенли-на-Темзе. Чем дальше от Лондона, тем более мирным и спокойным выглядело все вокруг. Мне даже удалось приобрести еще бензина и наполнить запасные канистры.

Пообедали мы в очередной кафешке на въезде в Рединг, после чего выехали на шоссе, рассчитывая добраться до Бристоля задолго до темноты.

Едва мы покинули пределы Рединга, как дребезжание вдруг усилилось, и двигатель стал терять обороты. На первом же подъеме машина заглохла. Я, как мог, осмотрел зажигание и систему подачи топлива, но они были в порядке. Значит, все-таки не выдержал клапан.

Я уже собирался рассказать обо всем жене и дочке, когда к нам подъехал патрульный автомобиль.

* * *

Несколько месяцев я подрабатывал барменом в пабе в Ист-Энде: нужны были деньги. Я тогда готовился к выпускным экзаменам, а от гранта уже ничего не осталось.

Помнится, меня удивило, сколько в Ист-Энде разнообразных общин, почти каждой мыслимой расы и вероисповедания. До того как устроиться в паб, я полагал, что в этой части Лондона живут сплошь англичане, ну или по крайней мере белые. Посетители паба в какой-то степени отражали космополитичность округи, хотя хозяину это явно не нравилось. У барной стойки часто возникали ссоры. Если доходило до драки, бармену надлежало убрать со стойки бутылки и стаканы. Также в мои обязанности входило разнимать дерущихся.

Так я проработал три месяца. Затем хозяин нанял поп-группу выступать по выходным, и все распри вдруг сошли на нет. Публика тоже заметно преобразилась.

Пожилых завсегдатаев с закоснелыми взглядами и вечными поучениями сменила молодежь, перестали появляться представители меньшинств. Не прошло и двух месяцев, как подавляющее большинство посетителей стали составлять люди не старше тридцати.

В моде тогда были наряды цветастые, броские, однако наша публика так практически не одевалась. Молодые люди приходили в основном в костюмах или пиджаках, без галстуков, а девушки – в традиционных платьях. До меня быстро дошло, что таким образом они демонстрируют врожденный консерватизм, который присущ жителям этой части Лондона.

Хозяина паба звали Гарри. В молодости он был профессиональным борцом, на стене за баром висело несколько фотографий: Гарри в атласных халатах и с длинной косичкой. При мне о своей карьере на ринге он ни разу не рассказывал, хотя его супруга как-то упомянула, что этот паб он купил целиком на заработанные с боев деньги, без кредита.

Иногда по выходным после закрытия паба заходили друзья Гарри, в основном его возраста. Они садились у бара и выпивали. Хозяин тогда просил меня задержаться и обслужить их за дополнительную плату. Вслушиваясь в разговоры, я узнал, что их предрассудки и взгляды на расовые и политические вопросы отличаются тем же консерватизмом, которого придерживается, судя по внешнему виду, и остальная публика.

Несколько лет спустя основными сторонниками партии Джона Трегарта станут как раз жители районов, отличающихся большим расовым разнообразием.

* * *

После того как увели женщин, мы еще на несколько дней задержались в лагере. Никак не могли решить, что делать дальше. Многие лишились жены или спутницы. Мы понимали: если просто взять и пойти за африммами, ничем хорошим это не кончится. Какой-то общий инстинкт заставлял нас оставаться на месте, где мы потеряли женщин. У меня все валилось из рук, а в голову постоянно лезли тревожные мысли о Салли. Судьба Изобель, признаюсь, волновала куда меньше. Ни о чем дельном я думать не мог; силы целиком уходили на то, чтобы пережить очередной день, полный горя, чувства вины, тревоги и отчаяния. Поэтому, когда начались разговоры о том, что мы сворачиваем лагерь, я испытал нечто вроде облегчения. Прошел слух, будто Рафик решил отвести нас к Августину.

Все сразу засуетились, начали паковать вещи и складывать их на тачки. Во время сборов Рафик подошел ко мне и подтвердил: да, мы и правда идем к Августину – полезно, мол, для общего самочувствия.

Он не ошибся: буквально через пару часов мы воспрянули духом и первые несколько миль прошли в приподнятом настроении, несмотря на резко упавшую температуру.