Жакет Шикеданца! Он заслуживает особого упоминания.

Господин Шикеданц с завидным постоянством носил исключительно вязаные жакеты. В основном уже старые и потертые. Поначалу я считал такую приверженность всего лишь причудой этого маленького, пухлого человечка. Позднее, однако, понял, что здесь скрывалось нечто большее. Вязаные жакеты придавали Шикеданцу домашний вид. Пять простых роговых пуговиц красноречивее чего бы то ни было свидетельствовали: он, Шикеданц, здесь, в замке Вюлишхайм, находится у себя дома; вы же, равно как и любой другой посетитель, не более чем пришельцы, чужаки. Таким образом, неизменные вязаные жакеты Шикеданца служили ему чем-то вроде щита, ограждающего от всего остального, то и дело вторгавшегося в его обитель, безумного мира.

Одно было совершенно ясно: многолетнее общение с художественными натурами всех мастей не прошло для господина Шикеданца бесследно, заметно отразившись на его нраве. Во взгляде его замечалась некая настороженность, даже подозрительность.

Лишним тому подтверждением служило и то, как основательно, повторяясь, словно говорил с идиотом, стремился он вам все растолковать. В первый же вечер, вручая мне связку ключей, он настоял на том, чтобы продемонстрировать мне в работе каждый из них по отдельности. Вставляя очередной ключ в соответствующий замок, он дважды запирал дверь, дважды снова ее отпирал и лишь затем его оттуда вытаскивал. Он также не забывал оглядываться на меня после каждого этапа проделываемых им операций, сложность которых обязывала его удостовериться, все ли я правильно уразумел. Надо полагать, что основную идею мне удалось-таки ухватить, иначе он бы заметил и не преминул уточнить: «Вы когда-нибудь раньше в своей жизни стояли перед дверью? Когда-нибудь открывали ее? Может, еще разок вместе попробуем это сделать?»

Думаю, его представления о людях искусства сводились к тому, что те днями шляются по улицам и кабакам, а ночью отправляются ночевать под разводные мосты. В любом случае опыт его на этом поприще, судя по всему, был доселе крайне односторонним — ключевое слово: «Художник!»

Когда возникала какая-либо надобность или я просто обращался к нему с тем или иным вопросом, сначала он — о чем бы ни шла речь — непременно хитро улыбался, по-видимому силясь распознать скрытый, подлинный смысл моих слов. Затем склонял голову набок и говорил:

— То есть попросту, по-немецки говоря, вы хотите…

Без этого «перевода», этого дотошного раскладывания по полочкам общение с Шикеданцем, судя по всему, обойтись не могло.

В основном речь у нас заходила о разных мелочах, не составлявших для него особого труда. Заняться ему и так было почти нечем, ибо сезон подошел к концу. С момента моего прибытия по крутой и узкой дороге к замку лишь однажды с трудом вскарабкался один-единственный автобус. Из него вынырнула пара «заблудших» туристов, которых Шикеданц, после краткого приветствия, принялся водить вверх-вниз по лестницам, предложив им небольшую экскурсию по замку.

Когда вся компания проходила под окном моего курятника, я услышал, как Шикеданц сообщил им:

— А еще у нас тут дважды в год появляется что-то вроде местного привидения.

Затем настало время фотографироваться. Две посетительницы — аппарат они вручили своему престарелому попутчику — встали бок о бок под балконом, на фоне его железной решетки. Господину же, лицо которого все съежилось вокруг зажмуренного глаза, по-видимому, недоставало опыта в обращении с техникой.

Вдобавок он все никак не мог решить, повернуть ему камеру вертикально или оставить в горизонтальном положении. Фотообъекты терпеливо ждали. Выглядело это так, будто оба лица с застывшими на них улыбками уже приготовились к переходу в вечность, а фотограф намеревается сделать их посмертные маски. Обе женщины смотрели в объектив так сосредоточенно, словно оттуда и правда с минуты на минуту должна вылететь птичка. Томительное ожидание увенчалось всего-навсего слабой вспышкой — и увековечение состоялось.

Апогеем экскурсии (я наблюдал за происходящим, готовя себе чай) стал осмотр колодца. Присутствующие обступили сруб. Воцарилась напряженная тишина, и вот Шикеданц стал торжественно сливать в недра шахты содержимое жестяной бадьи. Все благоговейно замерли…

Свершилось! По прошествии долгой паузы вода, очевидно, достигла-таки дна, что ознаменовалось энергичными кивками голов и восторженными рукоплесканиями. Тем осмотр и закончился. Немного погодя автобус, неторопливо покачиваясь, уже увозил любопытных обратно в город.

Господин Шикеданц любезно предоставил мне свежий номер «Новейших известий Вюлишхайма». На странице, посвященной культуре — рядом с угрожающим известием, что финансирование реставрации галереи в старом городе может быть прервано, — крупным буквами шрифтом набрано торжественное объявление о моей грядущей лекции. Старое фото, под ним — краткая биография. Кстати, что касается перечня моих публикаций, его не преминули снабдить несколькими ошибками.

Вторую половину дня я провел за подготовкой к достославному выступлению. То есть с глубоким вздохом взялся за «Кочевников расставаний» и еще раз, фраза за фразой, пробежался по тексту, отметил некоторые щекотливые слова, расстановку особых акцентов и так далее. Кое-где поставил на полях восклицательные знаки; это были места, которые при пробном чтении показались мне жидковатыми.

Затем я еще немного попозировал перед зеркалом в ванной и подретушировал свою внешность. Я также перепробовал несколько выражений лица, ни одно из которых, впрочем, не годилось для роли «осеннего стипендиата».

Почувствовав, что сыт этим занятием по горло, я немного прогулялся. Точнее сказать, мерил быстрыми шагами дорожки вокруг замка.

Не все они были вымощены. По возвращении в «курятник» пришлось заново отполировать ботинки. В поисках обувной щетки я обнаружил на верхней полке кладовки полбутылки вина, уже успевшего превратиться в уксус; это вновь пробудило во мне раздумья о судьбе художника, и они не покидали меня, пока я брился.

Под жужжание бритвы вспомнилась мне и кошка, я тут же сделал себе соответствующую пометку к теме «Лики животных» в папке о Лафатере: «Удавалось ли тебе когда-нибудь спокойно заглянуть в глаза обезьяне? Нет? Я знаю почему. Тебе страшно».

Я ощущал взгляды публики на своем затылке.

Бургомистр как раз освободил трибуну и кивнул мне. Стакан воды поспешили поменять.

Я встал и пошел вперед. Аплодисменты не стихали. На полпути встретил бургомистра. Короткое рукопожатие, затем я быстро взбежал на сцену по маленькой лесенке. Блеклые цветы у подножия трибуны не столько украшали ее, сколько уподобляли происходящее некой траурной церемонии. Я положил книгу и отпил из стакана большой глоток.

Вначале у меня мелькнула мысль, не стоит ли мне вскользь сослаться на речь бургомистра. Сказанное им о Вюлишхайме — что большинству населения страны он известен исключительно как «Вюлишхаймский треугольник», в основном, увы, из сообщений об авариях и пробках в разгар отпусков, а отнюдь не благодаря его культурно-историческим традициям — могло бы стать неплохим отправным пунктом.