первоисточнике, и при суждении о ней не пользоваться уже приобретенными познаниями; например, пытаться думать о бессмертии души, не имея заранее идеи конечной цели... И не представляется ли нам мышление в своей материальной субстанции таким необычайным потому, что это собственно мы сами?

Чем ближе подходим мы к предметам природы, тем они непонятней. Песчинка, безусловно, не то, за что я ее принимаю. Столь же мало понимаю я, каким образом в состоянии мыслить сложное существо и как простое может быть связано со сложным. Если бы мы располагали системой анализа подобных проблем и могли бы приводить их к одной формуле, то мы бы увидели, что эти обе проблемы одно и то же, и что непонятное лишь отодвигается дальше, но не снимается вообще. Я не понимаю, например, как далеко отстоят друг от друга в моем мозгу два утверждения: дважды два — четыре и Генрих IV, король Франции, был убит Равальяком. Или каждое из них, так сказать, заполняет всякий раз весь мозг? А если оно занимает только отдельные малые его доли, то одинаковы ли они у всех людей[87]?

E 31

Важнейшие вещи делаются посредством трубок. Примеры — органы плодородия, перья для письма и наши ружья. Да и что такое человек, как не беспорядочный пучок трубок.

E 35

Их мошенников мы знаем лучше[88], чем они наших ученых.

E 42

Существует большое различие между: продолжать еще верить во что-нибудь и вновь поверить в то же самое. Продолжать верить в то, что луна влияет на растения — глупость и предрассудок, но вновь поверить в это — свидетельствует о философском размышлении.

E 52

Что? Разбираться в деле, о котором споришь? Я утверждаю, напротив, что для спора необходимо, чтобы по крайней мере одна из сторон ничего не понимала в этом деле, и в так называемом оживленном споре, в момент его высшего проявления, обе стороны ничего не должны понимать в нем и даже не ведать, что они говорят. Мы воспитываем наши умы в оранжереях.

E 99

...Что такое немецкий ученый? Ничто; это желтый, тощий футляр души; на его жилете больше складок, чем у иных людей на плаще, это марионетка, которую можно разрисовывать и дергать, как угодно. Что будут говорить о некоторых из них пять-шесть столетий спустя, это нас сейчас не касается.

E 114

Тот факт, что это истина, не важен; но в это верят люди — вот в чем дело, черт побери!

E 245

Глупцы, пожалуй, лучше наших тончайших философов, потому что они все же верят в то, что видят и чувствуют; напротив, некоторые английские философы поворачиваются спиной к природе и верят в то, чего не ощущают[89]. Я далек от того, чтобы смеяться над этим, более того, я считаю отрицание ими ощущения за орлиный взлет разума, по сравнению с которым человеческая речь, самоубийство и безумие только блошиные прыжки.

Вот это я называю свободой! Столь предприимчивые души должны были бы ради еды и питья и вовсе не возвращаться на землю в свои лачуги, чтобы поесть и попить. Им следовало бы навсегда удалиться от бога и жить в одиночестве, подобно дьяволу.

E 279

Если они находят истину в природе, то они вновь швыряют ее в книгу, где ей приходится еще хуже.

E 304

После того, как мы теперь «вполне знаем» природу, то и ребенку ясно, что опыт не более как комплимент, который еще делают природе. Это пустая церемония; мы уже заранее знаем ее ответ и обращаемся к ней за ее санкцией, как государи — к сословиям.

E 329

О прогрессе доброго и целесообразного. Если в соответствии с потребностями человеческой природы суждено, чтобы, например, христианская религия в свою очередь когда-нибудь погибла, то это произойдет, несмотря ни на что. Движение назад и задержка на короткое время — лишь бесконечно малый изгиб линии. Но жаль, что именно мы должны быть свидетелями этого, а не другое поколение... Я всегда думаю, что на этой планете мы служим цели, достижению которой не мог бы помешать даже всеобщий заговор человеческого рода...

E 384

Не следует чрезмерно расчленять, слишком абстрагировать. Самые рафинированные люди, полагаю я, сделали меньше всего открытий. Преимущество человеческого мыслительного механизма как раз в том и состоит, что он способен к обобщениям.

E 407

Люди, слишком вникающие в тонкости, редко бывают великими людьми, и их исследования большей частью настолько же бесполезны, насколько и тонки. Они все более удаляются от практической жизни, к которой должны были бы подходить как можно ближе. Как танцмейстер и учитель фехтования никогда не начинают с изучения анатомии рук и ног, так и здоровая, полезная философия должна брать свое начало из чего-то более высшего, чем эти отвлеченные умствования. Ногу надо ставить именно так, иначе упадешь; в это надо верить, потому что нелепо было бы не верить в это, и это очень хорошая основа... Вот причины, по которым философия Битти[90] заслуживает внимания. Это не совсем новая философия, но она исходит из более высоких положений. Это философия не профессорская, а человеческая.

E 415

Если я только правильно разбираюсь в генеалогии госпожи науки, то невежество является, ее старшей сестрой. И разве уж так противоестественно жениться на старшей, если и младшая тоже к его услугам? От тех, кто знал их обеих, я слышал, что старшая имеет свои особые прелести, что она — толстая добрая девушка, из которой выйдет прекрасная супруга именно потому, что она больше спит, чем бодрствует.

E 417

Наши философы мало прислушиваются к голосу ощущений или, скорей, они редко обладают достаточно тонкими чувствами, так что при каждом жизненном явлении они всегда говорят о том, что они знают, а не о том, что они при этом ощущают. Но все это ничего не стоит и ни на шаг не приближает нас к действительной философии. Разве то, что человек может знать, и есть именно то, что он должен знать?

E 420

Действительные и титулярные философы.

E 422

Необходимо следовать своему чувству и полагаться на первое впечатление, которое произвела на нас вещь. И не потому, что я