Идеи эти привлекли и объединили очень разных людей, которые в те времена были не просто на слуху, но, прямо скажем, хорошо известны: экономический вице-премьер Александр Шохин, заместитель министра по делам национальностей и региональной политике Рамазан Абдулатипов, министр юстиции Юрий Калмыков, глава администрации Новгородской области Михаил Прусак, министр труда Георгий Меликьян, Александр Котенков…

Хочу сказать, что все мои видные однопартийцы потом оказались востребованными. И в правительстве у нас много министров было из Партии российского единства и согласия. Если быть точным, то, включая меня, шесть человек. А на выборах 1993 года мы получили около семи процентов голосов[11] по общефедеральному списку, да еще несколько членов ПРЕС по мажоритарным округам прошли. Поэтому 13 января 1994 года мы зарегистрировали в Госдуме фракцию в составе 30 человек (первоначально — 33). Это серьезно. Серьезно еще и потому, что, как оказалось, у нашей фракции есть «золотая акция», то есть при противостоянии коммунистов и демократов наши голоса были решающими. И этим мы активно пользовались.

Делали свое дело. Работали. И работали серьезно. Занимались законотворчеством. А вот главной своей заслугой, заслугой нашей фракции я считаю политическую амнистию участникам событий октября 1993 года.

Тут я бы хотел сделать маленькое отступление. Когда мы с Сергеем Сергеевичем Алексеевым писали проект Конституции 1993 года, отдельно обсуждали сюжет с амнистией. Разумеется, не конкретно этот — с фамилиями, а некий теоретический случай, который мог возникнуть в силу ряда причин. Так вот. Согласно Конституции, за президентом записано право помилования. Этот акт всегда индивидуальный: глава государства может помиловать своим решением конкретного человека. А вот институт амнистии — это совсем другое, поскольку подразумевает освобождение некой группы лиц. Причем акт об амнистии — документ такого уровня, который не требует согласия или подписи президента, а является прерогативой российского парламента. И мы при написании Конституции этот инструмент закладывали как своеобразный клапан для сброса напряжения: неважно, коммунисты у власти или демократы, но должна быть возможность независимо от главы государства выпустить пар. Ну, чисто с точки зрения государственной логики и управления, должны же быть какие-то страховочные механизмы, дополнительные контуры системы безопасности.

Поскольку я всегда понимал события 1993 года как эпизод гражданской войны, в которой нет ни правых, ни виноватых, то остро ощущал, что силовое разрешение конфликта в пользу президентской стороны на самом деле никакая не победа. Напротив, напряженность будет только расти, особенно если начнутся суды, преследования, люстрации. Никакими судами гражданскую войну не прекратить. Прекратить может только примирение и прощение.

Именно поэтому я продвигал идею политической амнистии.

Другой мой аргумент исходил из нашей российской истории и психологии. Я твердил президентским соратникам, что если зачинщиков «октябрьского путча» не освободить, то они в глазах общественности медленно, но верно из преступников станут героями. Ведь у нас в России страшно любят всяческих «сидельцев», жалеют их, что ли. А потому чем дольше сидят по тюрьмам Руцкой, Хасбулатов, Ачалов, Макашов и прочие граждане, тем больше риск, что на них будет сделана ставка в политической игре. Обязательно найдутся те, кто позовет народ брать штурмом «Матросскую Тишину», дабы на руках вынести оттуда страдальцев и посадить в Кремль. И обязательно найдутся те, кто на этот зов откликнется. А кукловоды, устроившие очередную кровавую бучу, будут потихоньку рулить за спиной своих политических марионеток.

В общем, очень мне не нравилась ситуация, и я сделал всё от меня зависящее, чтобы продвинуть политическую амнистию. Вместе с депутатской группой «Женщины России» мы инициировали процесс и набрали нужное количество голосов. Против проголосовали, помнится, чуть больше 60 человек. Среди них — соратники Ельцина и мои коллеги Геннадий Бурбулис, Егор Гайдар, Михаил Полторанин, Борис Фёдоров, Григорий Явлинский. Уже 26 февраля 1994 года Руцкого, Хасбулатова, Ачалова, Макашова и иже с ними выпустили из-под стражи.

А когда ельцинские «оппоненты» вышли из тюрьмы, про них в итоге все просто забыли. Например, профессор Руслан Хасбулатов вернулся к преподаванию экономики. Руцкой со своей «Державой» попробовал пройти в Думу, но не преодолел пятипроцентный барьер. Снялся с президентских выборов 1996 года в пользу Зюганова. Написал много книг, защитил докторскую. Правда, Борис Николаевич, видимо, все-таки питал к нему слабость — не стал препятствовать избранию губернатором Курской области в 1996 году. Помнится, выборы эти шли с большим шумом и треском, с кучей судебных исков, но все-таки состоялись. А вот в 2000-м году второй раз войти в эту реку не удалось — Руцкого со скандалом от выборов отстранили. Его политическая карьера на том и закончилась.

В общем, февральской амнистией 1994 года риск новой гражданской войны в России был загашен до последнего уголька. А что я в итоге получил?

Борис Николаевич на очень повышенных тонах (сначала через Коржакова, а потом и лично) заявил, что я «отпустил его врагов». И как я ни повторял свои политические резоны, для него это дело было слишком личным. Думаю, что в тот момент президент на меня сильно обиделся, и, как мне кажется, навсегда.

Правда, мы с ним еще долго работали вместе, и помочь с выборами в 1996 году он меня лично позвал. Но вот какой-то теплоты, искры в отношениях уже не было.

А я все равно считаю, что политическая амнистия — и есть главное достижение фракции ПРЕС в Государственной думе I созыва. Хотя помимо этого мы еще много других нужных и дельных законов приняли. А исходили при этом из моей любимой формулы: социальная экономика, федеративное устройство и местное самоуправление.

Кстати, мы вместе с Николаем Травкиным — депутатом от Демократической партии России и «по совместительству» главой администрации Шаховского района Московской области — в свое время выступили за Европейскую хартию местного самоуправления.

Борис Немцов, пока не стал губернатором, нас тоже поддерживал. А как стал, то сразу начал повторять: «Местное самоуправление — это потом! Серега, ты не понимаешь, какое может быть местное самоуправление, если у тебя нет денег!» Я ему в ответ: «Раз денег нет, значит, дай людям свободу. Пусть занимаются местными делами под свою ответственность». А он мне снова: «Может, ты и прав, но местное самоуправление лучше потом!» А вот Травкин всегда меня поддерживал в этом вопросе. И на уровне философии в том числе. Местное самоуправление — это же особая идеология, совершенно иной подход к организации жизни и решению проблем людей. Это — своя власть, которая «на расстоянии вытянутой руки».

Я, кстати, до сих пор горжусь тем, что вместе с одним из создателей ПРЕС, видным историком и на тот момент президентом фонда «Политика» Вячеславом Никоновым написал одну очень важную брошюру под названием «Консервативный манифест», которая стала идеологической основой для ПРЕС. В конце 1990-х эта книжица куда-то надолго исчезла, а теперь вот странным образом возникла из небытия в интернете, и теперь ее можно легко найти и прочесть. Собственно, недавно я ее нашел, перечитал и подумал, что она совершенно не устарела. Идеология консерватизма стала только еще более востребованной.