– Ну-ну, – скептически усмехнулся Цимбаларь. – А теперь говорят, что тот взрыв в метро устроила сама милиция, дабы раздуть штаты и получить чрезвычайные полномочия. Армян-диссидентов просто подставили. Недаром на суде они отказались от всех предыдущих показаний.

– Это кто говорит? – вспылил Кондаков. – Враги! А ты, олух царя небесного, поёшь, как попугай, под их дудку!

– Ты сам попугай щёлоковский, – не остался в долгу Цимбаларь. – От старости все извилины в мозгу сгладились.

Конфликт погасила Людочка, что с некоторых пор чуть ли не стало входить в круг её обязанностей.

– Как мне показалось, дурное настроение Горемыкина связано именно с тем, что он оказался в положении мальчика для битья, – задумчиво произнесла она, зажимая ладошкой злоехидный рот Цимбаларя. – Во многом я солидарна с Ваней. Если преступление останется нераскрытым, это может навлечь репрессии на особый отдел, который и без того многим стоит поперёк горла. А в случае удачи все заслуги припишет себе ФСБ. Мы так или иначе останемся в дураках.

– Лично я придерживаюсь другого мнения, – заявил Кондаков, уже заразившийся от Цимбаларя духом противоречия. – Здесь просматривается какая-то особая, скрытая политика. Действуя параллельно с ФСБ, нам поневоле придётся придерживаться методов, которые у них считаются неприемлемыми или малоэффективными. Новейшим спецсредствам и психотропным веществам мы противопоставим пронырливость Вани, очарование Людочки, напор Сашки Цимбаларя и мой колоссальный опыт. Вероятность конечного успеха от этого многократно возрастёт… Помню, в июле тысяча девятьсот восемьдесят второго года…

– Как я погляжу, завидная у тебя память, Пётр Фомич, – на этот раз ветерана прервал Ваня Коршун. – А про тысчонку, позаимствованную у меня три месяца назад, ты, похоже, напрочь забыл.

– Неужели? – Слегка огорошенный таким заявлением Кондаков принялся перелистывать настольный календарь. – Действительно, был такой грех! Как это у меня из головы выскочило! Надо же – целая тысяча рублей… Ввиду временной неплатёжеспособности должника предлагаю данную сумму реструктурировать и разместить в ценных бумагах сроком, скажем, на год. Так сейчас во всём мире делается. Внутренний долг Штатов, например, составляет астрономическую сумму в несколько триллионов долларов. И ничего, живут себе припеваючи.

– Что ты имеешь в виду под ценными бумагами? – осведомился Ваня. – Расписки?

– Можно сказать и так.

– Понятно… Ты, Пётр Фомич, в современной экономике сильно преуспел. Излагаешь как профессор. А вот про такую мелочь, как проценты, забыл. Непорядок получается.

– Да ты все эти проценты сдобными булочками и ванильными сухариками давно выбрал, – не растерялся Кондаков. – Это не считая чаёв с вареньем да домашнего кваса с мочёным горохом. Ты ведь только с виду маленький, а жрёшь, как годовалый подсвинок.

– Все слышали? – Ваня призвал в свидетели Цимбаларя и Людочку. – Впредь этому сквалыжнику ни копейки не давать. Что касается меня, адекватные экономические санкции не заставят себя ждать. Припомню я тебе и горох, и варенье!

– Ладно, ладно, я пошутил. – Кондаков, что называется, решил сделать хорошую мину при плохой игре. – С первых же премиальных обязательно отдам. Представляешь, сколько нам отвалят, коли Гладиатора выловим! По окладу, не меньше.

– Так и быть, – буркнул Ваня. – Пару недель подожду…

– С чего начнём расследование? – осведомился Цимбаларь, когда вопрос о долге с грехом пополам утрясли.

– Как всегда, со сбора информации на местах, – сказал Кондаков таким тоном, будто бы минуту назад его не кляли самыми последними словами. – Кому-то надо отправляться на перегон Остров—Пыталово и всё там досконально разузнать. А главное, поговорить по душам с путейцем Посибеевым. О каких это кошмарных видениях он, интересно, умолчал? Учитывая специфику задания, справиться с ним может только Сашка Цимбаларь.

– Кто же ещё… – с ехидцей произнёс будущий майор. – Оказывается, я крупный специалист по таким типам, как Посибеев. А в особенности по их алкогольным кошмарам.

– Уж этого от тебя не отнимешь, – развела руками Людочка. – Сам знаешь, что сапожнику проще разговаривать с сапожником, а рыбаку с рыбаком… Кроме того, не мешало бы побывать на берегу Финского залива, а заодно поинтересоваться почтовым ящиком, в который было брошено письмо Гладиатора.

– На предмет чего? – спросил Ваня.

– На предмет установления истинного автора письма. Сомневаюсь, что ради такой нужды москвич попрётся на Ленинградский вокзал, ведь в округе и других ящиков предостаточно. По штемпелю на конверте можно определить не только дату, но и промежуток времени, в который письмо было опущено в ящик. На Ленинградский вокзал, как мне известно, прибывает гораздо меньше составов, чем, скажем, на Киевский или Ярославский. Желательно опросить проводников всех поездов, которые могли доставить письмо в Москву, например, из Петербурга или Мурманска… Авось кто-то из них нарисует нам словесный портрет Гладиатора. Я бы рекомендовала привлечь на помощь транспортную милицию. У них есть радиосвязь с каждым пассажирским составом. Шанс невелик, но он существует.

– Никто из проводников не признается. – Ваня с сомнением покачал головой. – Сейчас за это и работы можно лишиться.

– Мы ведь их не под протокол будем допрашивать. Пусть просто шепнут на ушко.

– Похоже, за это безнадёжное дело придётся взяться мне, – сказал Кондаков. – С почтовой службой я сталкивался неоднократно. Однажды пришлось целые сутки просидеть в зашитом мешке со страховой корреспонденцией. Специально перед этим сделал себе клизму, чтобы не опростоволоситься, а преступник так и не явился. Впоследствии выяснилось, что бандероли и ценные письма похищала сама начальница страхового участка, прекрасно знавшая о засаде. А я, дурак, переспал с ней накануне.

– Только не надо этих гривуазных подробностей, – запротестовала деликатная Людочка. – Пожилой человек, а туда же… Постеснялись бы.

– Это, миленькая, не гривуазности, а повседневная жизнь нормального сыскаря, – произнёс Кондаков покровительственным тоном. – Сегодня он нежится на махровых простынях в обнимку с аппетитной осведомительницей, а завтра ныряет в переполненный до краёв нужник. Причём без всякого водолазного снаряжения, как говорится, на голом энтузиазме… То же самое касается и сыскарей дамского пола. Прослужишь ещё хотя бы десять лет, так ради оперативной необходимости и в стриптизе спляшешь, и на панель выйдешь, и хипесницей поработаешь. В каждой профессии имеются свои издержки. Любишь с парашютом прыгать, готовься и об землю расшибиться.

– На это я не подписывалась. – Похоже, Людочка воспринимала слова Кондакова как очередной грубоватый розыгрыш.

– А куда денешься, если приспичит? Дублёршу вместе себя пошлёшь? Или переодетого Цимбаларя? Так он даже в парике и с накладной грудью за полноценную бабенку не сойдёт.

– Ты, Пётр Фомич, девушку зря не запугивай, – сказал Ваня Коршун, за годы неблагодарной, но любимой работы тоже вдоволь нахлебавшийся всякого дерьма. – Ишь, разошёлся на старости лет! На словах многое куда страшней, чем на самом деле. Охота, говорят, пуще неволи. В запале, бывает, такое совершишь, о чём раньше и подумать не смел… Но если с умом действовать, можно и задание выполнить, и невинность соблюсти. Всё от человека зависит. Хотя среди сыскарей женского пола имеются любительницы совместить приятное с полезным. Между прочим, начальство на это смотрит сквозь пальцы.