Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Стоукс, ты норм, – сказал он и взъерошил мне волосы, будто младшей сестренке.
Я оттолкнула его руку. Прежде чем выяснение отношений перешло в более активную стадию, на лестнице застучали деревянные башмаки – Ребекка Ист-Ода спускалась к нам.
Диахроника
день 221 (начало марта, 1 год)
В которой мы знакомимся с доктором Одой. И его женой
Она провела нас в дом, где чуть заметно пахло старым деревом и старой шерстью – я всегда воображала, что так пахли викторианские дома в викторианскую эпоху, пока недавно не выяснила горькую правду: на самом деле по крайней мере здесь, в Лондоне, они воняют китовым жиром, пачулями (их вплетают в женские шали, чтобы моль не съела ткань по пути из Индии), засорившейся канализацией. Теперь я убеждена, что тут все ходят в церковь ради ладана.
Но вернемся к нашей истории: Ребекка провела нас в комнату справа, где когда-то была парадная столовая, а теперь располагался кабинет ее мужа. Раздвижные окна впускали много света; книжные шкафы занимали обе дальние стены, оставляя место лишь для камина. На полках теснились кипы бумаг, журналы и скоросшиватели без какой-либо различимой на глаз системы. Доктор Фрэнк Ода, поджарый и бодрый японо-американский джентльмен с внешностью рассеянного ученого, сидел за столом, развернутым в сторону улицы. Ребекка представила нас и предложила чаю тоном, в котором явственно читалось: лучше бы мы ушли раньше, чем закипит чайник. Тристан с его полной социальной глухотой ответил: «Спасибо, да».
Профессор с улыбкой указал нам на гарвардские стулья перед его столом, поспешно убрав с одного потрепанные томики – «Анну Каренину» и «Геометрические перспективы теории калибровочной инвариантности» (под ред. д-ра Фрэнка Оды). Мы сели, и Тристан немедленно начал излагать, что мы пытаемся сделать (не упоминая, зачем это нам) и как наткнулись в интернете на его отвергнутую патентную заявку. Лицо у профессора Оды стало задумчивым.
– Чтобы не изобретать велосипед, мы решили обратиться к вам – может быть, вы расскажете нам о своем устройстве и почему оно работало или не работало.
Ода глянул на него оценивающе.
– Вы же не из ДАРПА?
– Нет, – быстро заверила я. – Это совершенно другой проект. Я – лингвист.
Последние слова должны были продемонстрировать всю меру нашей безобидности.
Ода, нахмурясь, покачал головой.
– Тогда я не понимаю цели вашего исследования.
Тристан улыбнулся своей бойскаутской улыбкой.
– Я не могу вам ничего больше сказать, пока вы не подпишете соглашение о неразглашении. Я думал, мы просто побеседуем о вашей старой работе.
Ода улыбнулся в ответ.
– Стану ли я делиться информацией с теми, кто не делится ею со мной?
Тристан прибавил лучезарность улыбки до уровня «вожатый бойскаутского отряда».
– Вы не хотите поговорить о физике с собратом-физиком во имя науки?
– Если это прикладная физика, он хотел бы знать, к чему ее собираются приложить, – произнесла Ребекка Ист-Ода из дверей кабинета.
Профессор улыбнулся ей. Очень ласково.
– Все в порядке, Ребекка. Это детишки. Они любознательны. Мне по душе любознательность. И если ты зашла спросить, то пусть будет дарджилинг.
Она кивнула и ушла; Ода вновь посмотрел на Тристана.
– Как вы, наверное, прочли в заявке, я пытался остановить коллапс волновой функции – особенно в живой нервной ткани.
– В мозге, – перевел Тристан.
– В кошачьем мозге, – добавила я.
Ода глянул на меня с видом: «Ну вот, опять началось» и втянул воздух.
Тристан метнул в меня выразительный взгляд.
– Мы прекрасно поняли, что вы не убивали котов, – продолжала я.
– Котов, которых так и так взяли из убойного приюта, – подхватил Тристан.
Словно по подсказке, черная кошка запрыгнула Оде на колени и принялась мурлыкать.
– Мне было интересно, – осторожно начала я, – почему кошки? Нельзя ставить тот же опыт на мозге червяка, например?
– Можно, – сказал Ода, – но тогда было бы сложнее оценить результат, поскольку трудно узнать, что червяк думает. В случае кота сомнений обычно не бывает.
– Ясно. А в таком случае почему не на людях?
– Из-за Хельсинкской декларации! – фыркнул Тристан.
Ода кивнул.
– Отчасти из-за этого. Но даже если бы не было юридических ограничений, меня бы остановила физическая невозможность.
Тристан, который пребывал в приподнятом состоянии духа с тех самых пор, как узнал про фотографию солнечного затмения, немного сник.
– ОДЕК не работает для человека? – почти умоляюще спросил он.
– Работал бы, – ответил Ода, – если бы человека можно было в него втиснуть.
Тристан расцвел.
– Значит, просто надо построить ОДЕК побольше.
Ода ответил не сразу. Некоторое время он внимательно разглядывал Тристана, изредка косясь на меня.
– Если вы хотите применить его для человека, то да. Но тогда это было невозможно.
– У вас была тесная лаборатория? – спросила я.
– Лаборатория была большая, но проблема состояла в другом.
Мой коллега вновь превратился в Печального Тристана.
– Так в чем состояла проблема, доктор Ода?
– Наверное, будет проще, если я вам покажу, – ответил Ода, резко вставая и спихивая кошку на ковер. Он был щуплый, едва ли выше меня. – Это у меня в подвале.
– Что у вас в подвале? – спросила я.
– ОДЕК. Ребекка хотела, чтобы я его выкинул, но у меня к нему… горько-сладкая сентиментальная привязанность, а места он много не занимает.
Ода подвел нас к узкой двери под лестницей.
– Ребекка! – крикнул он. – Я веду гостей смотреть ОДЕК.
Ответа не последовало, только бряканье посуды. Ода скорбно улыбнулся.
– Она не одобряет, – заговорщицки произнес он. – Но чай нам все равно делает.
Стертые деревянные ступени в подвал располагались под лестницей на второй этаж. Ода включил свет, и мы все трое медленно начали спуск.
Подвал оказался чудесный: низкий потолок, толстые каменные стены, оконца с частым переплетом, земляной пол и тот затхлый запах, который говорит: «Это аутентичный старый дом» (хотя теперь я, конечно, знаю, что дома пахли так почти что с первого дня во все эпохи, кроме современной). Составленная возле лестницы во дворик плетеная садовая мебель с сопутствующими корзинами игрушек для песочницы подразумевала внуков. У противоположной стены располагался бойлер и другие внутренности дома. На полках вдоль остальных стен стояли старые ящики из-под яблок, аккуратно подписанные и снабженные цветными метками. Тристан тут же начал читать их вслух. В углу, ближайшему к выходу во дворик, на столе под лампами дневного света зеленела какая-то рассада в аккуратных горшочках.