— О чем?

— Мне грезится зеркальный зал, а в центре него я и Дмитрий Петрович. Он предлагает мне руку, обнимает, и мы кружимся в вальсе. А потом взмываем ввысь, уносимся куда-то далеко-далеко…

Лиза в темноте силилась разглядеть, как Аннушка закатила глаза. Лиза живо представила себе Анну в объятиях Мити, и от этого ей стало нехорошо.

— И насколько далеко, сестрица, завели тебя мечты?

— Не слишком далеко, ведь я многого не знаю. Поэтому прошу рассказать, что бывает между влюбленными? Как это было у тебя с Николаем Степановичем?

Лиза прекрасно понимала, что казалась сестре взрослой, умудренной житейским опытом женщиной. Однако говорить на темы близости она совсем не хотела.

— Разве с Ольгой ты об этом не говорила?

— Что ты, Лиза, как я могу об этом говорить с Ольгой… Ты только посмотри на Алексиса, и все станет ясно. Думаешь, почему у них до сих пор нет детей?

Лизу душил хохот, но она не подавала вида.

— Тогда, наверное, матушка тебе объяснит…

— Матушка настолько занята домашними делами, что ты и твой опыт — моя последняя надежда.

— Мой опыт… Анна, ты преувеличиваешь.

— Ну, Лизонька! Ну, пожалуйста!

Лиза чувствовала рядом горячее дыхание сестры и вдруг поняла, что та действительно женит на себе Панина, что это девичье тело попадет в его руки.

Лиза глубоко вздохнула.

— Венчание, дорогая сестрица, — не единственное желание новобрачной. Если говорится, что в браке мужчина обладает женщиной, то это так и есть.

— Ты выражаешься загадками, говори яснее. Я знаю, что разделю с мужем постель…

— Делить с мужем ложе — половина супружеского долга. Должно произойти нечто, от чего у женщины родятся дети… Как ты думаешь, это происходит?

— Расскажи мне!

Лиза вздохнула. Нужные слова никак не находились. Ей не хватало смелости рассказать о близких отношениях с мужем, ведь это была их тайна. Разве можно говорить о том, чего она сама не до конца понимала? Вдобавок Лиза не была уверена, что сестра действительно ничего не знает. Ей казалось, Анна специально вызвала ее на разговор, чтобы выведать планы.

— Жаль, что гувернантка тебя не просветила. Супруги должны быть очень близки, чтобы женщина смогла зачать.

— Я, кажется, поняла. О боже! — Анна взволнованно задышала, но понять, какое значение она придавала сказанному, было нельзя.

— Анна?

— Мне стало нехорошо… Делить с мужем постель, думаю, не страшно, но это! Ты ничего от меня не скрываешь? — тревожилась девушка, еще больше прижимаясь к сестре.

— Ну что ты, конечно, нет, — произнесла Лиза вслух, а про себя подумала: «Просто я перестала верить в твою искренность».

Аннушка нежно поцеловала Лизу в лоб, потом положила голову к ней на грудь. Сестры обнялись, прижимаясь друг к другу и думая об одном и том же человеке.

Именно так их утром застала Александра Александровна, когда по старой привычке зашла поправить дочерям одеяло: обнявшихся во сне милых белокурых девочек, похожих друг на друга и таких близких ее материнскому сердцу

Экипаж на полозьях, запряженный парой вороных лошадей, двигался от Сенатской площади мимо строящегося Исаакия к наплавному мосту. Ефросинья, закутанная в меховую накидку, под которой кроме потрепанного суконного плаща, вязаного платка да старого шерстяного платья ничего не было, тревожно вглядывалась в затянутый утренней дымкой Васильевский остров — конечную цель путешествия. Новый экипаж и прекрасные лошади странно оттеняли женщину в темном одеянии, больше похожую на нищенку, чем на его владелицу.

Преодолев обледеневший мост, экипаж свернул налево. Дальше путь лежал мимо здания Двенадцати Коллегий и заканчивался в небогатых переулках, заселенных бедными художниками, разорившимися дворянами и прочими представителями разношерстной массы столичной публики.

Спешившись и подойдя к дверям, ведущим в полуподвал одного из зданий, Ефросинья начала стучать. Делала она это как можно громче, чтобы живущие в подвале люди ее услышали.

Стучать пришлось долго. Наконец дверь отворилась, и на пороге возникла полная женщина средних лет. Она старательно вытирала руки о фартук, но, узнав гостью, всплеснула ими и запричитала:

— Господи, пресвятой Боже! Барыня!

— Тише, Марфа, пойдем скорее к тебе, я замерзла, — Ефросинья взяла женщину за плечи и легонько подтолкнула вперед.

Обе оказались в мрачном коридоре с дверьми, ведущими в такие же мрачные комнаты. Одна из дверей не была закрыта, и Марфа направилась туда. Ефросинья проследовала за ней.

— Так значит, здесь ты живешь?

— Здесь, барыня.

Посреди комнаты, на невысоком столе, словно откормленный сытый кот, распластался большой, наполненный мыльным раствором таз, в котором плавали недо стиранные Марфой вещи.

— Так ты прачкой стала?

— Обстирываю господ помаленьку.

— Хорошо, очень хорошо, — Ефросинья заглянула в соседнюю комнату. Там находилась единственная кровать, да коричневый, обитый кованым железом сундук. — А мужик твой где?

— Ваня мой? На строительстве Исаакия. Плотник он, леса мастерит.

— Отчего же детей не нажили?

— Да Бог, барыня, не дал.

— Что ж, хорошо. Ты, надеюсь, не забыла, кто дал тебе вольную?

— Как же, барыня, вы сами и дали!

Ефросинья приняла величественную позу, что абсолютно не вязалось с ее небогатым одеянием.

— Пришло время расплачиваться.

— Да чем же, барыня, у меня ничего нет…

— Знаю. От тебя потребуется еще раз послужить мне. Обещаю, что после тебя не трону, живи своей жизнью.

Марфа согласно закивала, готовая на все, лишь бы ее оставили в покое.

— Что делать-то надо, барыня?

Ефросинья удовлетворенно хмыкнула, давая таким образом Марфе понять, что приняла ее покорность и готовность ей послужить.

— Знаешь ли ты дом, что на углу Садовой и Невского? Нужно наняться туда прачкой: к господам, что живут в первом этаже.

— А к чему это? — тихо, склонив голову, спросила Марфа.

— Не твоя забота, милая. Твоя забота — как ты будешь туда наниматься. И помни, я плачу за это хорошие деньги.

— Нет, барыня, на подлость я не согласна!

Ефросинья звонко рассмеялась:

— С чего ты взяла, что я… прошу совершить подлость? Видишь ли, я хочу быть в курсе дел этой семьи. Подумай, там тебе тоже заплатят деньги. Но ведь и я заплачу за то, что будешь мне докладывать. Разве это плохо для тебя?