А девушка знала, что публика в ее полной власти. Вернувшись по домам, все они – мужчины, женщины, детишки – не будут помнить ужимки клоунов, толстые шеи борцов, джигитовку наездников, напускную браваду укротителей и ловкость рук фокусника-престидижитатора. Им не забыть только этот дикий, неудержимый полет, безумный танец юного тела. И они будут ненавидеть гимнастку за то, что никогда не сумеют бросить смерти такой же элегантный, отточенный в своем совершенстве вызов.

Между тем девушка заставила трапецию завершить движение по кругу. Теперь гимнастка просто качалась по широкой амплитуде, принуждая трапецию раскручиваться с пугающей быстротой. Причем один раз гимнастка оказалась прямо перед Анжем. Он увидел ее напряженную спину, узкую талию, смуглый затылок с капелькой пота, короткую стрижку темных волос.

Маятник-трапеция ускорял ход; гимнастка уже не играла с опасностью. Ее движения стали механически точными. Казалось, теперь и она, и трапеция зажили отдельно: гимнастка – чтобы на короткое мгновение перелета обрести зыбкую опору, блестящие качели – чтобы перенять частицу тепла человеческих ладоней.

Анж осознал приближение роковой минуты. Гимнастка развернулась в воздухе и ловко перехватила перекладину. Помня о происшедшем тогда, в реальной жизни, художник вскрикнул, вжался в спинку кресла и попытался закрыть лицо руками.

Поздно.

Девушка пересеклась с ним взглядом – ее зеленые глаза под полумаской и его – карие, беличьи, на маске призрачно-бледной кожи.

Девушка вскрикнула.

Отлетев по траектории назад, она внезапно расцепила руки. Высота падения была устрашающей, к тому же инерция отбросила ее тело к борту манежа. Из-под левой ноги гимнастки ручейком потекла густая кровь. Не следовало быть опытным кукольником, чтобы понять: арлекин сломался.

Цирк оцепенел. Только один человек бросился вниз по лестнице, потом через всю арену к маленькой фигурке – огромный, с черными глазами мученика. Он осторожно поднял ее голову и положил себе на колени. Глаза девушки закатились под маской. Гимнастка застонала, и ее стон слился с криком Анжа…

Следом хлынули рабочие в униформе, акробатки, какие-то люди во фраках. Ее отняли у Дежана, подняли на носилки, унесли с арены.

Больше художник не видел гимнастку. А потом клял себя за то, что даже не удосужился прочесть на афише ее имя. Чей цирк – немецкий? французский? испанский? Да, наверное, она была испанкой, черноволосой и смуглой…

* * *

Стены шапито вновь сдвинулись, огни погасли, звуки вальса отдалились. Вокруг тяжело заскрипела древесная кора, и руки, только что нежно державшие изломанное тело, вновь впились в жесткий руль. Вернулась реальность прежнего сна. И вместе с нею пришло понимание: за спиной у Дежана, запертая в коробке, находится именно она – та, которую он полюбил и тут же уничтожил своим уродством. Да, уродством, ибо невозможно иными словами описать его жуткую, отталкивающую несхожесть с другими.

И вот он, ее убийца, сейчас направляет красный катафалк в самое сердце инфернального дантова леса.

Нет, безмолвно закричал Анж, это единственный шанс! Некто дает возможность спасти ее! Видение цирковой трагедии на самом деле было помощью силы, несомненно, дружественной ему, Анжелюсу Дежану, и враждебной бездне, до краев набитой страшным лесом. Художнику с внешностью падшего ангела и разбитым сердцем теперь не отступить. Ему дано исправить минувшее, силой повернуть жестокую неотвратимость. Это самое малое, что он может сделать для юной искалеченной гимнастки. Для той, чьей господней карой за безграничную смелость послужил он сам.

Такси остановилось. Настала тишина, абсолютная и гнетущая. Зло глядело из тьмы. Дежан покинул кабину и заглянул в салон. Женский кулачок разжался, погладил стекло изнутри. Художнику стало тепло от счастливой мысли: она, быть может, и не узнала его, но почувствовала, что может довериться неизвестному защитнику.

Мрак продолжал сгущаться, обволакивал такси. Анж поднял с земли увесистую ветку и почувствовал себя увереннее. Затем прижался спиной к салону авто, чтобы встретить кошмар лицом к лицу.

– Не тронь! – прошептал он замшелым стволам и черным клубам листвы. – Не тебе со мною тягаться!

Сверху лавиной обрушился безумный хохот. Дежан вздрогнул, однако покрепче уперся ногами в землю и поднял дубину.

– Я готов, – сказал он тьме. – Иди. Я убью тебя.

Хохот стих. В ветвях одновременно вспыхнуло множество желтых огоньков. Они зашевелились, начали сдвигаться, однако не сливались между собой. От вырастающего до колоссальных размеров роя светляков исходила угроза; воздух переполнялся тяжелой злобой.

Потом началось.

Плотный ком огней метеором обрушился на Дежана. Художник чуть присел и наотмашь ударил по шару. Под палкой хрустнуло, заклекотало, взвыло. Комок развалился. Анж зашелся в торжествующем крике: это нечто обладало реальной, убиваемой плотью. Пока огни снова сбивались в шар, Дежан мельком глянул под ноги. На земле, разрывая траву когтистыми лапами, бились две крупные совы. Анжа затошнило; он сплюнул горькую слюну.

Дежан отвлекся лишь на мгновение и пропустил новую атаку. Воющее облако рухнуло на него, захлестнуло вместе с автомобилем. Крылья беспощадно молотили по лицу, острые клювы почти по-собачьи – из стороны в сторону – трепали воротник, терзали ткань на плечах, полосовали в кровь открытую шею. Лапы с чудовищным упорством вырывали уже бесполезное оружие. Бушующее марево облепило такси и начало раскачивать его с монотонной силой.

Сдаться означало погибнуть. Кто-то другой, невидимый, устроивший всё это, сейчас терпеливо наблюдал за бойней. Дежан с усилием распрямился, сбросил клубок совиных туш и шагнул к автомобилю. Когда перед ним сомкнулась живая стена, он вдруг почувствовал, как другая, светлая сила наполнила его надеждой и волей к борьбе. А с нею пришло и нечто новое, непонятное, могущественное. В сознании зазвучали слова заклятия или молебна. Анж начал повторять их вслух:

Солнце острой тонкой бритвой

Вскрыло вену-горизонт —

Может, следствие молитвы?

Инфернально-крестный ход?

Сага ночи приоткрылась,

Заискрились нимбы звезд.

Слышишь? – ветер…

Это Гипнос ей щекочет прядь волос…

…с воспоминанием об изумрудных глазах всё вокруг изменилось. Порыв свежего ветра хлынул меж узловатых стволов, растворил чащу, освободил звездное небо. Незримая рука смела с автомобиля бьющихся в ярости птиц, которые тут же растворились в пространстве. Ветер, подобно опытному хирургу, бережно коснулся художника, извлек из ран тягучую боль и унес ее высоко-высоко, к черствой корке небес. Анж оперся спиной о дверцу такси и не сразу услышал стук. Он обернулся: маленький кулачок в красной перчатке снова стучал по стеклу. Из глубины салона показалось лицо, и у Дежана едва не подкосились ноги.

На него глядела бледная венецианская маска с приколотой сбоку алой розой.