1

Мистер Тодхантер не собирался убивать Фишмана (если уж называть того настоящей фамилией), не наведя приличествующих поводу справок. Как уже упоминалось, не в привычках мистера Тодхантера было приступать к делу, не обсудив всех своих действий со множеством разных знакомых, и такой вопрос, как убийство, не подлежал исключению. Примирившись после мучительно долгих раздумий с необходимостью действий решительного характера, мистер Тодхантер чувствовал себя обязанным убедиться в том, что жертва соответствует цели, которую он себе поставил. Короче говоря, требовалось все проверить.

Первым шагом на этом пути стала поездка к Огилви в Хаммерсмит, каковую мистер Тодхантер предпринял назавтра после беседы с Уилсоном.

Огилви без пиджака яростно что-то строчил. Миссис Огилви, хрупкая поблекшая женщина, смущенно засмеявшись, исчезла. Мистер Тодхантер учтиво спросил Огилви, как тот поживает.

— Скверно, — угрюмо ответил Огилви, высокий мужчина в теле, какими частенько бывают мужья хрупких поблекших женщин; тяжелое его, с крупными чертами лицо выглядело даже серьезнее обычного.

— Очень жаль это слышать, — садясь на стул, произнес мистер Тодхантер.

— Душа не на месте, — продолжал Огилви. — Вы слышали, конечно, что я ушел из «Лондонского обозрения»?

— Да, Феррерс сказал.

— Из-за этого даже пищеварение расстроилось.

— И у меня от неприятностей случается несварение, — подтвердил мистер Тодхантер, сопереживая не столько приятелю, сколько себе самому.

— С тех пор как это случилось, мясо прямо видеть не могу.

— И мне мясо вредно, — с мрачным смирением кивнул мистер Тодхантер. — Больше того, мой врач утверждает…

— Даже чай…

— Всего один стаканчик портвейна…

— Да, неприятно, — вздохнул Огилви, — после стольких-то лет…

— Чем же вы теперь займетесь?

— А что я могу? Другой работы мне уже не найти.

— Не говорите так, — огорчился мистер Тодхантер.

— Почему же? Это правда. Я слишком стар. Вот, взялся за роман. В конце концов, — слегка оживился Огилви, — Уильям де Морган[7]начал писать только после семидесяти.

— Ну, кому ж и писать, если не вам… И все-таки, Огилви, как вы расцениваете случившееся? Насколько я понимаю, ваше увольнение — в ряду многих других.

— Это возмутительно, — внушительно заявил Огилви. — Верьте слову, этот человек — сумасшедший. Не говоря о моем случае, его поступки ничем не оправданы. Создается впечатление, что он решил избавиться от всех приличных сотрудников. Я просто не понимаю его.

— Возможно, он психически болен? Можно так сказать?

— Не поручусь, что нельзя. На мой взгляд, это единственное объяснение.

— Значит, если не оставить в стороне, как вы сами сказали, ваш случай, — осторожно сформулировал мистер Тодхантер, — вы убеждены, что этот Фишман являет собой угрозу благополучию множества людей, не имея для этого ни веских причин, ни оправданий?

— Убежден. Он принес уже много горя и принесет еще больше. Мне известно, что нескольких человек он уволил, хотя профессионально они не дали для этого ни малейшего повода, а у них жены, дети и ни гроша за душой. Что им теперь делать, не представляю. К счастью, наше с женой положение несколько лучше, но перспективы суровые и для нас тоже. В самом деле, Тодхантер, достойно сожаления, что один-единственный человек — вернее, один надутый индюк — способен навести страху на почти сотню человек, которые, поджав хвост, ждут, что в очередное субботнее утро они останутся без работы. Поневоле пойдешь в коммунисты!

— Ах да, — кивнул мистер Тодхантер, — субботнее утро… — И, подведя итог услышанному, в воодушевлении выпалил: — Вот убил бы его!

— Именно, — согласился Огилви, и затертую эту угрозу почему-то один из них произнес, а второй воспринял буквальнее, чем это обычно бывает.

2

По субботним утрам жизнь била ключом в огромном здании, которое занимал концерн «Объединенная периодика». Всего два месяца назад этот ключ журчал не без приятности. Оживленные мыслью о предстоящем досуге, помощники редакторов ярких еженедельников, на которых специализировался концерн, останавливали свой бег, чтобы поболтать с секретаршами; художник, встретив кинокритика, задерживался, чтобы пересказать свежий анекдот; даже редакторы бойчее обычного помахивали своими зонтами, ибо редакторы «Объединенной периодики» излишней чинностью не грешили.

Но в это субботнее утро, как и в пять предыдущих, приятных интермедий не наблюдалось. Помощники редакторов пробегали мимо секретарш с таким видом, словно все помыслы их сосредоточены на том, чтобы поскорее занять свое рабочее место; художники и кинокритики равно несли на лицах выражение глубочайшей преданности работе и интересам концерна; редактора шествовали с осмотрительностью и словно бы неохотно. Нет, в кабинетах жизнь по-прежнему била ключом, но в атмосфере отчетливо слышалась нота страха. В тех кабинетах, где шла основная работа, эта нота звучала резко, почти истерично.

Вскоре поползли слухи.

На третьем этаже молодой Беннет, помощник редактора «Соглядатая», едва уселся за стол, сам в ужасе от своего десятиминутного опоздания, как дверь распахнулась, и на пороге возникла длинная фигура художественного редактора Оуэна Стейтса.

— Бенни, я насчет центрального разворота, — громко начал он, прикрыл дверь и сразу понизил голос. — Получил?

— Нет. А что, кто-то уже?

— Пока не слышал. Еще рановато.

— Обычно он посылает примерно в одиннадцать.

— Да. — Стейтс побренчал мелочью в кармане. Лицо его сводила тревога. — Черт бы побрал эти субботние утра! Я весь на нервах. — У Стейтса были жена и маленький сын.

— Да тебе можно не волноваться.

— Ну конечно! Ты вспомни, что было на прошлой неделе с беднягой Грегори! Сдается мне, он решил избавиться от всех художественных редакторов.

— Работу Грегори передали тебе. Он не рискнет оставить без художника и «Соглядатая», и «Хозяюшку».

— Только Богу известно, на что он способен. — Стейтс мрачно пнул ножку стола. — Мака видел?

— Нет. Понимаешь, я опоздал на десять минут.

— Вот черт! На него не наткнулся?

— Нет. Но пришлось идти мимо его двери, а он, по-моему, видит и через дверь. Теперь сижу жду вестей.

— Не выдумывай… А вот и Батс-младший. Привет!

Батс, называемый «младшим», чтобы не путать его с его же дядей, редактором «Киномана», с кривоватой ухмылкой протиснулся в кабинет.