Чужие нам тут не нужны. И вдруг этот новый сосед, который недавно сюда переехал и наверняка желает завязать знакомство.

Ребенок заплакал, крик его был требовательным и предостерегающим, ввинчивался в мозг.

– Успокой его, – крикнула я Фане и поняла, что сегодня до обеда поработать уже не удастся, хотя я собиралась закончить серию рисунков.

Альма сердится, Фаня сердится – весь день насмарку. Они положили перед дверью коврик, чтобы он мог вытереть ноги – ботинки наверняка окажутся грязными. Положили в туалет ароматизаторы, на случай, если, не дай бог, ему придет в голову им воспользоваться. Приготовили чашки и блюдца. Мы гадали, что́ он принесет: торт или бутылку вина. Фаня считала, что цветы. И сколько у нас пробудет. Усадить его на диван или поставить кресла напротив окна, чтобы мы его хорошо видели? Мы давно не принимали гостей, так что слегка подзабыли, как все они там выглядят. Когда постоянно смотришь на одинаковые лица, при виде чего-то нового испытываешь своего рода шок. И все другое кажется некрасивым, неловким, странным.

Гость предупредил, что придет вдвойне, так что и мы решили предстать перед ним вдвоем – разумеется, я и Лена. Фаня слишком занята ребенком, а Альма сегодня сражается с тлей.

– А что, если принять его в саду? – спросила вдруг из сада Альма. Лена с любопытством подняла на нее глаза. – Погода чудесная, все цветет.

Я поняла, что Альме хочется перед кем-нибудь похвастаться цветами, нас ей уже мало. Я выглянула в окно. Как раз расцвели пионы, и их большие буйные головы слегка покачивались в такт дуновениям ветра – если бы не тишина, могло показаться, что они поют хором.

– Почему бы и нет? – сказала я и посмотрела на нее. Я хотела увидеть ее радость. Мило, что она поинтересовалась нашим мнением. Она не обязана нас спрашивать. Я скользнула глазами по ее лицу, наши взгляды встретились и тут же отстранились друг от друга.

Принцип номер один в психофизике симметрии неизменен: не смотреть слишком долго прямо в глаза. Можно взглянуть, глянуть, посмотреть, зыркнуть, скользнуть взглядом, но ни в коем случае не вглядываться друг другу в глаза. Это нарушает наше функционирование. Эгоны зависают. Поэтому, прежде чем приобретать эгона или эгону, нужно потренироваться разговаривать, не глядя в глаза. Это основное правило. С нами такого ни разу не случалось, но, говорят, один эготон экспериментировал во время психотерапевтического сеанса с заглядыванием друг другу в глаза, в результате все эгоны зависли, и их разблокировка влетела в копеечку.

Я всегда стесняюсь своего творчества, а точнее, испытываю весьма мучительное амбивалентное чувство – желание и одновременно нежелание, чтобы его кто-нибудь увидел. Я никогда не бываю довольна, особенно текстом, подписью к рисункам. А если и бываю, то недолго; прочитанный на следующий день текст кажется неуклюжим и полным ошибок. Уж лучше картинки. Каким бы изысканным ни был язык, наш мозг преобразует его в образы. Образ вливается в наш опыт мощной волной, текст же – тоненькой струйкой. Об этом знали великие романисты, отсюда все эти связанные с образами подпорки и тонкие намеки, присобаченные к диалогам: эти «сказала она, и глаза ее засверкали от гнева», «ответил он равнодушно, поудобнее устраиваясь на диване, обитом темно-синим плюшем». Язык, слова только тогда имеют силу, когда за ними стоят образы. Я много рисую и пишу, целыми днями, в молчании и тишине, прислушиваясь к доносящимся снизу домашним звукам: топоту ножек Халима, звяканью крышек от кастрюль, шуму пылесоса, хлопанью двери на террасу, когда сквозняку удается одержать верх. Это меня успокаивает, придает уверенности движениям руки. Я работаю для детей, потому что только они читают по-настоящему. Взрослые испытывают чувство вины из-за своей логофобии и компенсируют ее покупкой книжечек дочкам да сынишкам. Я делаю неподвижные рисунки, старомодные. Иллюстрирую собственные сказки, пользуюсь тушью, устаревшей техникой, к которой теперь редко кто прибегает, поскольку она требует больших усилий, мастерства и оставляет пятна на руках. Халим, видя их, радостно улыбается и говорит, что я – пятнистая коровка. Признаюсь не без гордости, что мои сказки хорошо продаются, поэтому мы можем позволить себе держать эгонов. Благодаря этому я могу писать, рисовать и жить. Это важное сочетание: творить и жить. Больше мне ничего и не нужно.

В это время мне бы уже следовало сидеть, склонившись над листами бумаги, которые в последние месяцы принимали мои штрихи без сопротивления и навеки. Но из-за этого предстоящего визита я не могла сосредоточиться. Слышала, как Лена на первом этаже встречает курьера, который доставил большие упаковки туалетной бумаги и прокладок, бумажные полотенца, воду в бутылках и продукты. У нас семья, мы покупаем горы еды, но, слава богу, вкусы у всех схожи, хотя случаются и капризы. В данный момент немного иначе питается Фаня – пока кормит ребенка. Она пьет много чая с молоком, поскольку Альма где-то вычитала, что раньше считалось, будто чай с молоком, который тогда назывался «баваркой», улучшает лактацию. Нам с Леной кажется, что ей пора перестать кормить, но, видимо, это придает ей значимости в собственных глазах – что, в сущности, совершенно меня не удивляет, она ведь эгона для ребенка. Когда-нибудь надобность в ней отпадет, тогда придется приспособить ее к какому-то другому занятию или отключить. Альма же ест чистое мясо. Говорит, что занята физическим трудом, так что ей необходимо мясо, – такой предрассудок. После многочисленных споров мы купили инкубатор – поставили в кухне рядом с холодильником и духовками. На его полках выращивается мясо. Пробы мы покупаем наложенным платежом по каталогу, кликая мышкой нужную рубрику. Когда Альма просит сделать ей отбивную или приготовить филе, по дому разносится странный запах – приятный и одновременно отталкивающий.

Я не могла сосредоточиться на работе и снова спустилась вниз.

– Он сказал – два? – спросила я Лену, склонившуюся над тестом – в этот момент она добавляла туда орехи.

– Включи мне духовку. На двести десять градусов.

Я выполнила ее просьбу, и через минуту, когда я подливала себе кофе, тесто уже пеклось.

– Да, сказал, что два, – ответила она.

– Интересно.

– А мне – нет.

Наши диалоги всегда такие короткие. Разговор с эгоной никогда не бывает волнующим. Порой, как с Фаней, хочется развернуться и уйти еще до того, как подумаешь, что можно что-то сказать. Но есть некоторые вопросы, которые приходится решать, потому что действует принцип номер два.

Принцип номер два – это своего рода savoir-vivre[11]. Правила, определяющие, кто с кем встречается. Собственно, в одиночку никто ни на какие встречи не является. Обычно с каждой стороны в них участвуют по два или три эгона, то есть дуотон или тринитон. Чем более личный характер носит встреча, тем меньше на ней эгонов. На свидания по-прежнему ходят в одиночку. Это трудно, поэтому свидания стали редкостью. Я не пробовала. Сама мысль о том, чтобы встретиться один на один с каким-то посторонним человеком, вызывает у меня тревогу. В полицию, к врачу – идет весь эготон.