В малом павильоне, который и впрямь был мал, раз в десять меньше большого, да к тому же вдвое ниже, ожесточенно спорили два человека.

— Вы, Иван Васильевич, настоящий узурпатор! — горячился худой, с глазами навыкате, мужчина в двубортном черном шевиотовом[22]пиджаке и брюках в черную и белую полоску. — Разве я вам Иов многострадальный, чтобы терпеть ваши безобразия?!

Лицо у пучеглазого «Иова» было голым[23]. Под левой рукой он держал потертый коричневый портфель. Каким-то непостижимым образом «Иов» ухитрялся размахивать обеими руками, не роняя портфеля. Говорил он сердито, даже агрессивно, но его собеседник — круглолицый полный мужчина с аккуратной профессорской бородкой, одетый в черную шерстяную тройку — улыбался, не выказывая никаких признаков волнения или смущения.

Увидев Ханжонкова с Верой, «Иов» всплеснул руками, отчего портфель упал на пол, и возопил трагическим голосом:

— Увольте меня, Александр Алексеевич! Казните меня! Похороните в земле сырой! Но только избавьте от мук! Разве я вам Иов многострадальный, чтобы терпеть бесконечные унижения?!

— Бачманов, Иван Васильевич, — представился Вере круглолицый, едва только «Иов» умолк. — Директор научного отдела киноателье.

Бачманов слегка, и довольно мило, картавил. Голубые глаза смотрели на Веру приветливо, с небольшим любопытством, но в его взгляде не было того похотливого оттенка, который принято называть «мужским интересом».

— А это мой помощник Михаил Дмитриевич Сиверский, — представил пучеглазого Ханжонков. — Господа, представляю вам Веру Васильевну. Вера Васильевна желает ознакомиться с работой нашего ателье, узнать, как производятся картины…

— Чтобы потом открыть свое ателье, — с мягкой улыбкой окончил Бачманов, глядя на Ханжонкова, а затем перевел взгляд на Веру и вежливо сказал: — Приятно познакомиться, Вера Васильевна. Через полчаса я начну здесь съемку картины, рассказывающей об опытах с электричеством…

— Съемку вы начнете только после того, как закончит Валентин Николаевич! — влез, размахивая руками, Сиверский. — По графику до двух часов он снимает здесь домашние сцены с Рутковским! У меня все записано!

— Вы, кажется, портфель уронили, — сказал ему Бачманов.

— Ах да! — спохватился Сиверский, поднимая портфель и раскрывая его. — Сейчас я покажу график…

Мало того что Сиверский пучил глаза и вульгарно размахивал руками, он еще и брызгал слюной при разговоре. «Неприятный человек», — классифицировала его Вера.

— Лучше покажите мне группу Корниеловского! — сказал Ханжонков, демонстративно оглядываясь по сторонам. — Или я ослеп, или я никого не вижу. Где все?

Вера, пользуясь случаем, тоже оглядела павильон. Здесь перегородками был огорожен только один угол. Стены не стеклянные, а кирпичные, правда, окна большие, с двух сторон. В полутора-двух аршинах от одной из стен выстроились в ряд несколько столов, заставленных какими-то приборами, ретортами, колбами, штативами с пробирками, банками, горелками и прочими научными принадлежностями. На дальней стене висит большая грифельная доска, на которой каллиграфическим почерком выведены какие-то формулы. Вспомнилась гимназия…

— Все собрались, полчаса прождали Валентина Николаевича и разошлись, — сказал Бачманов. — Я решил воспользоваться случаем и отдал распоряжение готовиться к съемкам, но вдруг явился Михаил Дмитриевич и всех прогнал. Он и меня прогонял, только я не ушел.

— Правильно прогонял! — запальчиво воскликнул «Иов», потрясая извлеченной из портфеля бумажкой. — Время же не ваше, Иван Васильевич! Незачем своевольничать! Сейчас по графику должен снимать Ниловский!

— У меня, вероятно, тоже что-то случилось со зрением, — ехидно сказал Бачманов, вертя головой по сторонам. — Что-то я не вижу здесь Валентина Николаевича. И не слышу его бодрого голоса. Зачем помещению простаивать без дела?

— А если он сейчас придет?! — Сиверский вздернул острый подбородок и выпучил глаза еще больше.

— Валентин Николаевич?! — удивился Бачманов. — Нет, если уж он исчезает, то на неделю. У него свой график, не требующий визирования у Александра Алексеевича.

Про Веру все, казалось, забыли, но ее это нисколько не обидело.

— Был же он с утра. Я сам его видел, — сказал Ханжонков, растерянно переводя взгляд с Сиверского на Бачманова и обратно. — Михаил Дмитриевич, поищите его, вдруг он где-то здесь.

— Валентин Николаевич где-то там, — Бачманов махнул рукой в сторону окна. — И, смею предположить, уже успел дойти до полной, как он сам выражается, «плепорции». Ни для кого не секрет, что напивается он с места в карьер, не разгоняясь. Так я могу повторно отдать распоряжение относительно подготовки к съемкам?

Смотрел он при этом на Ханжонкова, а не на его помощника и на слове «повторно» сделал ударение.

— Можете! — ответил Ханжонков и обернулся к Вере. — Прошу прощения, Вера Васильевна. В любом деле случаются казусы, и наше не исключение. Прошу вас, вы еще не видели нашу декоративную мастерскую. Она здесь, рядом.

— И научного отдела вы, кажется, тоже не видели, — с улыбкой сказал Бачманов. — А он, смею надеяться, заслуживает внимания.

— Все имущество научного отдела собрано здесь. — Ханжонков указал рукой на столы. — В самом отделе, состоящем из кабинета Ивана Васильевича и комнаты, в которой сидят сценаристы, смотреть нечего. Там скучнее, чем в бухгалтерии.

— Наука вообще проигрывает в сравнении с искусством, — съязвил Бачманов. — Скучные люди делают скучные опыты, пишут скучные формулы, доказывают скучные теоремы. Можно ли ставить на одну доску законы Ньютона и «Пиковую даму»? Что наша жизнь — игр-а-а-а…

Последнюю фразу он пропел, нарочито фальшивя.

— Боже мой! — всполошился притихший было Сиверский. — Я же шел к Амалии Густавовне! У Джанковской снова претензия к гриму! Ох, разве я Иов многострадальный, чтобы всю жизнь разбирать их дрязги?! Сколько можно?!

Убрав график в портфель, он не ушел, а ускакал прочь на своих длинных нескладных ногах. Ханжонков страдальчески вздохнул ему вслед. По этому вздоху без труда можно было догадаться о том, что Джанковская часто высказывала претензии. Актрису Елену Джанковскую Вера знала по картинам, так же, как и Александру Анчарову. Обе по праву считались «l’йtoile», звездами. Джанковская была блондинкой, Лорелеей, томной нимфой, а Анчарова — энергичной брюнеткой, роковой женщиной, дамой пик. На взгляд Веры, обе играли хорошо, только порой позволяли себе чрезмерно манерничать. Впрочем, на экране, без слов, это выглядело не столь отталкивающе, как на сцене.

— Кстати, я изучаю производство картин не для того, чтобы потом открыть свое ателье, а с иной целью, — сказала Вера, глядя в глаза Бачманову.