поскольку имеет возможность убивать как по ночам, так и в ходе рабочего дня. Или не работает, или работает как-то так, что может спокойно отлучаться…

— Пенсионер военный. Или авиационный, — предположил Покровский. — Пенсия ранняя, а сил еще много.

— Чего сразу пенсионер? — возразил Гога Пирамидин. — Может, сторожит где-нибудь через сутки.

— Еще там творческих работников до черта проживает, которые не ходят на службу, — сказал Кравцов. — Писатели, артисты, циркачи. Лилипутов я там видел… Живых!

— Циркачи! — оживился Жунев. — А что? Люди физически подготовленные, психически непонятные.

— Итак, сильный, координированный, проживающий, условно говоря, от «Динамо» до «Сокола», не самый обеспеченный, судя по пуговице…

— Возможно, работа связана с командировками, если рубашка из Волгограда, а гиря из Калуги… Это все, что мы знаем?

— Зашибись сколько сведений, — резюмировал Гога Пирамидин. — И с чего вы взяли, что это его пуговица?

Правильный вопрос.

Жунев посчитал присутствующих, достал шесть рюмок. Вытащил новый коньяк из тумбы стола.

— Что делать, Гога. По всем отделениям милиции пройди, по пунктам охраны правопорядка, разузнай в ЖЭКах, кто из населения активисты… Эти хоть попробуют повспоминать. Семшова-Сенцова тебе с завтрашнего утра выделяю, — сказал Жунев.

— Вот это хорошо! — обрадовался Гога.

— Циркачи все время где-нибудь гастролируют, — сказал Покровский. — В Калуге цирка нет. А в Волгограде, помню, недавно построили.

Помолчали. Думали, Покровский сделает какой-нибудь вывод из своей реплики, но вывода не получилось.

Выпили «за успех нашего безнадежного дела», кто-то занес недавно на Петровку этот непритязательный тост, только за это и пили теперь.

Как-то нарочито все устроено. Если ты маньяк, так сосредоточься на жертвах, на эффективности, чтобы гиря не в тополь прилетала, а в голову. Есть ощущение какой-то ерунды.

Хотел рассказать о своих сомнениях про асфальт, но не стал пока. У самого в голове недокручено. Тем более что надо было подробно обсудить завтрашний следственный эксперимент.

Дома Покровский принял ванную, пожевал бутерброды. Человечество тысячелетиями мучается для того, чтобы некоторые его особо удачливые представители имели возможность иногда читать перед сном в мягкой кровати. Любимым чтением Покровского был журнал «Наука и жизнь». Грузинскими учеными разработан автоматический анализатор, которому необходимо менее пяти секунд для обнаружения в воде неорганических примесей или их следов. Для пробы требуется всего один миллилитр воды — капля! Разработан прибор для определения качества как природных (Арагвы и Куры), так и сточных вод. Человек выступает из тени ясеня с рельсом, наносит смертельный удар и бесшумно отступает обратно в тень.

Стол на берегу озера на закате, на столе асфальт, багровый кирпич, ржавый рельс и гиря, все на фоне озера и заката. Громадный водолаз выбирается из озера, привязанный к воде толстым шлангом. Берет что-то со стола, какой-то один объект, а какой именно, не видно, и снова исчезает в воде. У советских ткачих теперь есть кресло-электротележка, с помощью которого им легче передвигаться меж станков. Канарейка мечется вокруг вышки ЛЭП, новая, другая, не та. Тысячи пестрых гирь взмывают над старинным каркасом. Мягкий человек крадется по аллее посреди Ленинградского проспекта в сторону Ленинграда, оставляя огромными галошами пыльные, мгновенно уносимые ветром следы. Машинка по переработке криля в белковую зернистую икру изобретена Минлегмашем, запатентована в США и Бельгии. Очень хорошо! Бесценные консультации Н. В. Бабинцевой, Е. Ю. Богдановой, К. В. Богомолова, А. С. Кроника. Между прочим, на кирпиче-то ниток от перчаток нет, а фактура его такова, что хоть одна да зацепилась бы. Как человек становится вообще маньяком, что перещелкивает… нейрон головного мозга идет не в ту лузу… Голова старушки над скамейкой, шаг к старушке, ничего не слышит, поднять асфальт, опустить на голову старушке, бросить асфальт под скамейку… Резной силуэт в короткой юбке в пустом коридоре. Жунев нарисовал на бумажке множество силуэтов старушек и вычеркивал их одну за другой синим карандашом, а Покровский пытался заглянуть ему через плечо, понять, сколько их всего нарисовано, сколько еще ждать убийств. Старушка падает, конвульсивно сучит еще некоторое время ногами, прижимая к груди колбасу… Нарезав аккуратными ломтиками сыр, ветчину или колбасу, автомат запаковывает их порционно в полиэтилен, сам (!) взвешивает их, наклеивает этикетку с указанием точного веса продукции вплоть до грамма (!!!), цены килограмма продукции и данной порции. В памяти автомата сохраняется индекс упакованного продукта, а вот гиря не автоматическая, а механическая, и ничего в ее памяти не сохранилось.

28 мая, среда

— Кто там?

— Милиция, — сказал Покровский.

Мария Александровна сразу дверь открыла. Могла приоткрыть на цепочке, но даже «кто там» не из-за двери спрашивала, а уже отворяя.

— Проходите, пожалуйста.

Худая и бледная, волосы неопределенного цвета, мешковатая зеленая кофта… Интересное лицо, но вид изможденный и зубы желтоватые. Такое событие, будешь тут изможденной.

Бамбуковая занавеска между коридором и кухней — такая же у Покровского дома.

Солидная двухкомнатная квартира, огромный коридор с поворотом, высокие потолки. Дом на Ленинградском проспекте — это Покровский уточнил перед визитом — построен для академии Жуковского в конце тридцатых. Тогда жирно строили.

Темно, тяжелые гардины на окнах едва раздвинуты. Старая массивная мебель. Покровский представил, как курсанты-авиаторы ее во дворе из грузовика выгружают, а в окне патефон, а из того «Рио-Рита». Большой кожаный диван. Глухой гроб пианино. Хрусталь за толстым стеклом, большой цветок в горшке засыхает. Черно-белый телевизор «Рубин». Несколько фотографий одного мужчины: в строгом черном пиджаке, в белой рубашке и черном галстуке среди летчиков, в таком же виде рядом с каким-то надутым маршалом, а вот на берегу озера — в шортах, ноги волосатые и кривые. Стекло одной из фотографий — на ней хозяин за письменным столом, усердно ставит в тетрадь какие-то цифры — ловит луч из-за гардины, освещает пыль на шкафу…

Тут же и этот письменный стол, зеленое сукно, поверху стекло, еще поверху большой кусок плотной темной материи, а уж на нем здоровенный письменный прибор из зеленой бронзы, громоздкая ручка «Спутник» на тяжелой черной с золотом подставке. А вот легкая пишущая машинка, гэдээровская «Эрика», чужеродно смотрится на старом столе. И ракушки, морские ракушки, тоже слишком легкомысленны и хрупки.

— Это из Крыма, — быстро сказала Мария Александровна, открыла ящик и смела туда ракушки. Помолчала и добавила, набрасывая на себя поверх кофты еще и старую шаль: — У меня на кухне было рабочее место оборудовано… Я машинистка, как и она была. Она тоже брала заказы, небольшие. Болела в последнее время. Я потому с работы ушла, дома стала работать. Заказы есть — от нее остались заказчики…

Три раза сказала про мать, и ни разу матерью не назвала. Все «она».

Говорила Мария Александровна медленно,