Богатство и характер его распределения, однако, не являются главным критерием при решении вопроса о принадлежности тех или иных стран к международному обществу. Наличие функционирующих демократических институтов является еще более важным фактором. В этой связи богатые нефтью монархии Персидского залива и Бруней не станут полноценной частью этого общества, пока не совершат «демократический транзит». Даже вполне западный по большинству оснований Сингапур демонстрирует очевидный дефицит демократии. Принадлежность к международному обществу, однако, определяется еще несколькими факторами, по которым позиции России далеко отстоят от позиций даже близких соседей.

Американское лидерство. В период «холодной войны» фактическая гегемония США в рамках западной «подсистемы» не только признавалась, но рассматривалась как свидетельство готовности и решимости Америки защищать каждого из членов Запада, а также коллективные западные интересы и ценности. Окончание биполярного противостояния привело, с одной стороны, к беспрецедентному росту мощи США, их превращению в единственную сверхдержаву, а с другой – к снятию ограничений для объединения Европы и превращения Европейского союза в более сплоченное сообщество, хотя еще и не в самостоятельный центр силы. ЕС в целом признает американское лидерство – прежде всего в вопросах международной безопасности, но настаивает на консультативном характере этого лидерства.

Таким образом, можно сделать вывод, что границы Запада являются подвижными. Современный Запад – не особая замкнутая культурно-цивилизационная общность, а иное обозначение для складывающейся универсальной цивилизации, основанной на внутренних институтах: ценностях личной свободы, рыночной экономики и политической демократии. «Внешние» институты Запада – НАТО, ЕС – обладают определенной способностью к расширению, но эта способность в принципе ограничена. Принятая в ЕС в начале 2000-х годов политика Нового соседства очертила круг потенциальных кандидатов на членство в Союзе; в рамках программы НАТО «Партнерство во имя мира» осуществляются практические мероприятия по подготовке ее наиболее активных участников к членству в НАТО. Импульс, идущий изнутри стран-кандидатов, подкрепляется убеждением лидеров

Запада, что расширение НАТО и ЕС до определенных пределов – одновременно геополитическая необходимость и новая историческая миссия их объединений. Постепенно складывается понимание того, что в долгосрочной (10–15 лет) перспективе граница максимального расширения Запада (НАТО и/или ЕС) в Европе может практически полностью совпасть с западными рубежами Российской Федерации.

Что определило успех западной интеграции? Прежде всего органичность интеграционных процессов, базирующихся на однотипных институтах, разделяемых ценностях, а также общих политических, экономических и военных интересах. Интеграция в западное сообщество не навязывалась тем или иным странам, а, наоборот, предоставлялась им как награда, которую кандидатам необходимо было заслужить. Евросоюз в 1992 г., НАТО в 1995 г. изложили официальные перечни критериев членства. Несмотря на то что вопрос о принятии конкретных кандидатов в состав обеих организаций и после этого остается политическим, необходимость соответствия базовым требованиям очевидна. Главный импульс при этом исходит не извне – от Запада к потенциальным кандидатам, а от самих этих кандидатов – к Западу. Речь, таким образом, идет больше о вступлении, присоединении, чем о расширении и включении.

Фактически ни в одном случае интеграционные процессы в рамках Запада не сменились дезинтеграционными. С конца 1940-х годов ни одна страна не отпала от общества. Дело было не столько в дисциплине «холодной войны», которая не позволяла союзникам США (например, Италии или Португалии) «менять ориентацию», сколько в эффективности либерально-демократических институтов и привлекательности западного образа жизни. Эта привлекательность в еще более усиленной форме сохраняется по сей день. Тем не менее она не всегда и не везде сопровождается готовностью к соответствующей социально-экономической и политической трансформации. Одно дело – завидовать так называемому золотому миллиарду, другое – реализовывать национальную стратегию современного экономического роста, сопровождая ее политикой последовательной либерализации и демократизации.

НЕСМОТРЯ НА РАСШИРЕНИЕ «внешних» институтов Запада, международное общество XXI в. охватывает небольшую, относительно уменьшающуюся часть человечества. Демографическая динамика действует не в пользу Европы и Японии, и только США сохраняют на перспективу сравнительно высокие темпы прироста населения. Разрыв в уровне доходов и качестве жизни между Западом и остальной частью человечества увеличивается. Глобализация, единое информационное пространство делают эти различия все менее терпимыми. Вызов Западу со стороны Юга – в том числе со стороны выходцев с Юга, постоянно проживающих на Западе, – становится все более серьезным. Международный терроризм в его современном издании – т. е. в качестве оружия исламистского радикализма42 – представляет его наиболее крайнее проявление.

Полномасштабное столкновение Севера и Юга означало бы мировую катастрофу, остановку развития, движение вспять. «Новый империализм», предлагаемый рядом авторов43, мог бы быть полезен в конкретных ситуациях, но опыт Ирака демонстрирует стойкое нежелание европейцев идти по пути «реимпериализации» и все более очевидную неспособность США не только распространять демократию, но и обеспечивать послевоенное умиротворение страны. НАТО осуществляет ограниченное присутствие в Афганистане, но не участвует в обеспечении безопасности в Ираке. При этом демонстрационный эффект ЕС, международное значение современного европейского опыта довольно ограниченны. Что бы ни понимать под «американской империей», мышление американских политиков и их конкретные шаги остаются преимущественно национальными, а не «общеимперскими».

Кроме того, как показывает опыт последних лет, даже нынешний расширенный состав международного общества недостаточен для организации эффективного глобального управления. Для практического решения такой задачи потребовалось бы формирование ядра более широкого мирового сообщества. Наряду с лидерами Запада – США и ЕС, а также Японией, – в состав этого сообщества должны были бы войти ведущие региональные державы: Китай, Индия, Россия, Бразилия, Индонезия, ЮАР, Иран, возможно, Египет как представитель арабского мира. Уже вскоре после 11 сентября 2001 г. проявилась объективная возможность формирования такого сообщества, иначе говоря – превращения временной антитеррористической коалиции в основу для системы международных отношений XXI столетия. При этом политический Запад мог бы стать ядром такой системы – подобно тому, как после Второй мировой войны англосаксонская солидарность стала ядром политического Запада.

Инициатива реформы глобального управления в принципе должна была бы исходить от ядра современной мировой системы – США. После 11 сентября администрация Джорджа Буша-младшего проявила принципиальную готовность модернизировать внешнюю политику Вашингтона. Начался поворот от опоры на структуры времен «холодной войны» к созданию подвижных временных коалиций для решения конкретных проблем. В то же время в американской правящей элите так и не созрела идея о том, какой могла бы быть современная модель глобального управления. К началу второй администрации Буша акцент был сделан на активизации международного общества, а не на формировании ядра мирового сообщества44.