На помосте сушились матрац и простыня. При внимательном взгляде на простыне можно было заметить большое пятно в форме острова Мадагаскар. Это были остатки воды, вылившейся из тела Саэко прошлой ночью. Под июльским солнцем на фоне светло-голубого неба над пятном струился красивый белый парок. Проследив за направлением движения пара, я увидел, что вверху поблескивают несколько небольших облачков, похожих на зефир. Вода Саэко превратилась сначала в тёплый пар, а потом — в облачка. Вода, излившаяся из тела женщины, соединялась с облаками, и они разбухали прямо на глазах. Основанием для таких мыслей послужили матрац и небо над ним.

Стебли и листья текомы медленно покачивались. Лоза уже поднялась от досок помоста для сушки белья до самых перил; тёмно-зелёные кончики стеблей пустили молодые побеги светло-зелёного цвета; они изящно обвивали ограждение. Жёлто-красные цветы с пятью лепестками увили стену дома Саэко и как бы соревновались друг с другом, словно пели в унисон. Неожиданно что-то заставило меня остановиться. Оглянувшись на реку, я увидел, что она разъяренно сверкнула в мою сторону.

Это походило на схему «круговорота воды в природе». Выпадение — поглощение — испарение — выпадение. Меня поразила мощная безграничность этого природного процесса. Открывшийся моему взору пейзаж, похожий на цветную иллюстрацию, позволил мне осознать, что я оказался в очень важной, хотя, может и не в самой важной точке — где совершается мощный, здоровый беспредельный круговорот. В этом было нечто очень убедительное.

Саэко, одетая в белое льняное платье, встретила меня вопросом:

— А пойдем на берег, к бетонному волнорезу? Полюбоваться морем. Я знаю там одно укромное местечко! Покажу его только тебе.

Пройдя по дамбе, мы вышли на морскую набережную и повернули на восток. Так, каждый в привычной для него манере, мы побрели по нагретому солнцем асфальту. Струящийся от жары воздух, казалось, плавил наши ноги, как рисовые тянучки, и каждый уже брел как попало. В небе, подобно серебристой сигаре, плыл дирижабль.

Море было таким тихим, будто всё его складки тщательно прогладили гигантским утюгом. Пока мы преодолевали примерно пятьсот метров, остававшихся до специальной гавани для яхт, Саэко рассказала мне о своём красавце-отце, из-за женщины оставившем семью. Затем, пока мы брели километр до магазина рыболовных принадлежностей, она поведала мне о своей несчастной матери, скончавшейся от рака щитовидной железы после неудачной операции. Я взял Саэко за руку. Справа слабо шумело и сверкало море. Вытянув свою длинную шею, она рассказывала о судьбах своих родителей совершенно спокойно, без слезинки в голосе, как будто речь шла о гратене с креветками, который подают в приморском ресторане. Когда, обогнув магазин рыболовных принадлежностей, мы начали спускаться по узкой тропинке, она добавила, что отец предусмотрительно успел застраховать жизнь матери. Страховка была оформлена не в нашей компании, однако выплаты в связи со смертью матери были довольно приличные и эти деньги достались Саэко; это меня успокоило. Я вздохнул спокойно. Густо запахло морем. Глазам открылась хорошенькая крошечная бухточка, похожая на зеленовато-голубое зеркало. У линии прибоя сидели лицом друг к другу двое — мужчина и женщина, с виду моложе нас. Больше никого. Не было слышно ни единого звука. Мужчина и женщина смотрели друг на друга и разговаривали при помощи жестов. В небе плыл серебристый дирижабль. «Это — там», — показала Саэко пальцем. Там, куда она показала, округлые очертания бухточки прерывались, в том месте в море выдавался бетонный волнолом. Края волнолома были защищены надолбами, — бетонными блоками, напоминавшими зубы гигантского вымершего динозавра.

Саэко сняла сандалии, спустилась на эти самые надолбы и проскользнула между ограждающими волнолом зубцами. Сначала исчезла её нижняя часть, потом торс, длинная шея, — потом и вся Саэко. Иными словами, она оказалась в абсолютно «мёртвом» пространстве. Тут откуда-то снизу, прямо у моих ног, раздался голос: «Я здесь». Оказалось, что Саэко, скорчившись, сидит на корточках на дне какого-то бесформенного бетонного сооружения, похожего на пирамиду. У кончиков пальцев её ног лежала мёртвая морская звезда. В плескавшейся внизу морской воде и у ног Саэко копошились крабы и мокрицы. Женщина проговорила:

— Я уже, пожалуй, раз в пятидесятый прихожу в эту дыру. После того, как умерли отец и мать. Меня здесь никто не видит, зато мне всё видно. Получается, что я сама как бы исчезаю, а всё вижу.

Сев на корточки рядом с Саэко, я увидел через проём в треугольной бетонной пирамиде нечто, похожее на обрывок фотографии: танкер на горизонте и яхты в открытом море, фигуры сидящих на песчаном берегу глухонемых. Создавалось впечатление, что мы погребены на каменном кладбище и вместе с высохшей морской звездой, похожей по форме на небесную звездочку, исчезли из этого мира. Превратившись в некое четырехглазое существо, мы с Саэко наблюдали прибрежную пену и далеко-далеко пролетавших чаек.

Глядя вниз, на морские волны, женщина спросила:

— Поможешь спустить воду?

Наши плечи и головы иногда ударялись о каменную стену. Изгибаясь и, принимая самые разнообразные позы, мы согласованно двигались в тесной каменной дыре. Вода из тела Саэко попала на погибшую морскую звезду. К ней вернулся свежий жёлто-оранжевый цвет. Вода полилась по высохшей конструкции, предохраняющей волнолом от разрушения. Со стороны это, вероятно, выглядело так, будто дракон выпускает из пасти между зубами слюну.

— Ни капельки не осталось!

Вероятно, когда рядом бездонное море, мои слова покажутся странными, но, должен сказать, я постарался. Вода постепенно стекала в море. Это выглядело удивительно. Она изливалась из её тела как небольшой ручеек. В море словно прибавилось воды. Если взять отдельно воду Саэко, то это было подобно потопу, но по сравнению с морем её вода была всё равно что чаячьи слезы. Конечно, это естественно, но как-то странно, подумалось мне. Однако Саэко была не таким человеком, чтобы спасовать перед морем. Она всё продолжала и продолжала извергать из себя воду. Я касался Саэко, она извергала воду, вода изливалась в море, море… Размышляя обо всём этом, я как-то почти отключился. Мы даже почти задремали, сплетясь в тесной дыре, похожей на пирамиду… Я очень любил такую Саэко — женщину, изливающую воду.

Открыв глаза, я понял, что дно нашей ямы начала понемногу омывать морская вода, температура которой была значительно ниже температуры воды из тела женщины. Вода всё прибывала. За стенками ямы стал раздаваться громкий плеск. Морская поверхность, казалось, вспухла. Саэко закричала: «Кефаль! Кефаль!»

Поверхность моря была сплошь покрыта рыбой: её было так много, что всё это казалось узором на расписном ковре. Кефаль взбаламутила воду и подняла тучу брызг. Стая была настолько велика, что, казалось, по серо-синим спинкам можно было бы дошагать вплоть до яхт, маячивших в открытом море. Некоторые рыбины взлетали вверх и, сверкнув своими отливающими серебряным блеском брюшками, похожими на блестящие ножи, ныряли в море.

Глухонемая пара уже исчезла. Тучек над нами как-то незаметно прибавилось, и они пёстрыми пятнами заволокли небо над морем с кишащей в нём кефалью. Только из нашего убежища можно было рассмотреть море и кефаль. Некоторые рыбки, отделившись от общей массы, ударялись о бетонные блоки, и тогда их можно было брать голыми руками. Саэко громко спросила: