Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто же тебя испугал, маленькая?
– Оборотень, – повторила Надя. – Помнишь, папа рассказывал? Как он с Тимкой Кондратьевым волка-оборотня видел.
Лиде было неприятно любое напоминание о Кондратьевых, и она поспешила отвлечь Надю:
– Папа тогда был такой, как ты. Ему просто померещилось. Но как же ты испугалась!
– Зато речь вернулась, – заметила Вера.
– Вера, при чем здесь «зато»? – поморщилась Лида.
– Но ведь это так, – пожала плечами та. – Испугалась – и заговорила. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
– Сомнительная мудрость, – недовольно произнесла Лида. – Ну спи, Надюша. Утром проснешься совсем здоровая.
Когда сестры вышли из ее комнаты, Надя сказала в пустоту:
– А все равно ты есть! Ты наш Ангел, и ты обязательно вернешься. Я знаю.
Надя взяла последний аккорд и сердито захлопнула крышку фортепиано. Может быть, она сдержала бы свое раздражение, если бы видела, что в гостиную входит Лида.
– На что ты рассердилась, Надюша? – спросила та.
Отговариваться, что ничуть не сердита, Надя не стала, так как не умела лгать.
– Таланта нет, – ответила она.
– В твоем возрасте еще нельзя понять, есть талант или нет, – улыбнулась Лида.
Она подошла к консоли и принялась вынимать из рамок стоящие на ней фотографии.
– А Моцарт? – вздохнула Надя. – И не только Моцарт…
Она подумала о Паше Кондратьеве, но всей ее честности не хватило, чтобы напомнить об этом Лиде.
– Вот будешь в Париже учиться музыке, – сказала та, – и со временем станет ясно, есть у тебя талант или нет. Ты свои вещи собрала?
Услышав про сборы, Надя помрачнела.
– Лида… – Она предприняла последнюю попытку. – Но нельзя ведь уезжать из родного дома. Ты же сама говорила!
– Надя, ты еще слишком мала об этом рассуждать, – с непривычной резкостью ответила сестра.
– Я из Ангелова не уеду.
Упорство, прозвучавшее в Надином голосе, тоже было непривычным. Что ей ответить, Лида не знала. И молча вышла из гостиной.
С Верой она столкнулась на крыльце. Та поднималась по ступенькам, вытирая платком усталое, покрытое пылью лицо.
– Где ты была? – сердито спросила Лида. – Я тебя с самого утра ищу!
– Зачем?
– Хотя бы затем, чтобы ты показала, что берешь с собой. Багаж наш крайне ограничен, каждый золотник на вес золота, извини за дурацкий каламбур, – объяснила Лида. И добавила недовольным тоном: – Представь, Надя заявляет, что не поедет. Конечно, нельзя принимать ее слова всерьез, но…
– Лида, это я не поеду, – перебила Вера.
Лида замерла, как в игре «живые картины».
– Как?.. – чуть слышно проговорила она.
– Вот так. Я остаюсь.
– Но… Нет, погоди… Да ты с ума сошла! – воскликнула Лида. – Вера! Ты что?! Ты же больше всех хотела уехать!
– А теперь не хочу, – отрезала та.
– Забыла, что этот, в кожанке, сказал?!
– Я ничего никогда не забываю, – еще больше сузив узкие сверкающие глаза, проговорила Вера. – Я остаюсь.
– Но я не могу тебя оставить! – вскрикнула Лида.
– Я не Надя. Сама решаю, что мне делать.
И, не сказав больше ни слова, Вера вошла в дом.
Лида, уже одетая в дорогу, смотрела в окно гостиной, как, стоя у груженой телеги, Надя разговаривает с Пашей Кондратьевым. О чем они говорят, слышно не было, но и значения это уже не имело.
– Почему ты не хочешь, чтобы я вас до станции проводила? – спросила Вера. – Не понимаю.
Лида закрыла руками лицо. Потом убрала руки и с недоумением обвела взглядом комнату.
– Что же я делаю?.. – чуть слышно проговорила она. – Вера!
– Что?
– Я все-таки должна тебе объяснить. – В Лидином голосе решимость соединялась со смятением. – Чтобы ты не считала меня предательницей.
– Да я и не считаю, – пожала плечами Вера. – У каждого свои резоны.
– Тут не о резонах… Вера, я жду ребенка.
Если бы Лида плеснула сестре в лицо холодной воды, эффект был бы меньше.
– То… то есть… – с трудом выговорила оторопевшая Вера. – От Федора?! Господи, что я спрашиваю… От кого же еще. – Она подошла к Лиде, потом отшатнулась от нее, потом подошла снова. – И ты уезжаешь? Ждешь от Федора ребенка – и уезжаешь?!
– Именно потому уезжаю, – мертвым голосом ответила Лида.
– Ты просто… просто… – Вера не находила слов. – У тебя мозги набекрень!
– Ну как же ты не понимаешь? – с тоской произнесла Лида.
– Я понимаю! Я вот именно понимаю! – воскликнула Вера. – Невозможно уехать от отца своего ребенка, вот что я понимаю!
– А как я ему скажу, этому ребенку, что один его дед убил другого? – Тихая укоризна сменилась в Лидином голосе возмущением. – А потом его отец убил своего отца… О господи! Кем он вырастет, зная такое? Как он вообще вырастет во всем этом ужасе? Об этом ты подумала? Или для тебя все это норма теперь? Как для того, в кожанке?
Пока Лида произносила свою возмущенную тираду, Вера успокоилась.
– То есть Федор о ребенке не знает? – уточнила она.
– Нет.
Вошла Надя, и разговор старших сестер прервался.
– Присядем на дорогу, – сказала Лида.
Молчание трех сестер, последний раз сидящих рядом на стульях в родном доме, было таким же осязаемым, как горе. Когда Надя была совсем маленькая, Лида и Вера, тоже не взрослые, составляли эти стулья и играли вместе с ней в поезд.
Лида встала первая, взяла Надю за руку. Вера пошла было за ними к двери, но Лида остановила ее.
– Не ходи, – чуть слышно сказала она. – Простимся здесь. Пожалуйста.
Лида отпустила Надину руку и обняла Веру – порывисто, отчаянно. Надя заплакала. Лида взяла ее за руку снова и, увлекая за собою, выбежала из комнаты.
Когда телега, увозящая сестер, скрылась из виду, Вера прижалась лбом к холодному оконному стеклу и с тем упорством, которое ужасало маму, еще когда Вере было лет пять, произнесла:
– У меня все получится. Иначе быть не может.
На аллее, ведущей от парковых ворот, показался всадник. Увидев его, Вера ахнула и выбежала из комнаты.
Федор протянул ей бумагу, даже не спешившись.
– Все сделал, что ты говорила, – сказал он. – Передай Лиде.
Вера быстро пробежала глазами эту бумагу с синей печатью.