Базиль старательно отводил глаза. Плечи его поникли, отчего он выглядел старше, чем обычно. Клер заплакала.

— Сначала убивают моего Моиза, теперь уезжаешь ты! Это несправедливо, я такого не заслужила!

Базиль пожал плечами с таким видом, что Клер задумалась: что, если ее чувства его совершенно не волнуют?

— Не могу тебе это объяснить, моя крошка. Не сегодня! Забирай своего щенка и оставь меня в покое. Ты ведешь себя как ребенок.

Он указал на дощатый ящичек у камина.

— Я так и думал, что ты придешь за новостями. Иначе я бы принес щенка тебе на мельницу. Утром он поел говядины, и я думаю, молоко ему больше не нужно. Хотя козье вполне подойдет.

Свинью я отвез ее прежнему хозяину. Надеюсь, мадам Ортанс не устроит тебе скандал…

Клер извлекла малыша из ящика. Он лизнул ее в нос. Растроганная этим знаком привязанности, девушка ответила:

— Никто не причинит ему зла. Мама посердится и привыкнет. Собака нам все равно нужна — отпугивать бродяг. Скажи, Базиль, ты вернешься?

— Может быть. Неделю побуду в Ангулеме, оттуда — в Париж, к кузену.

Он посмотрел на нее с неподдельной нежностью. Потом порывисто схватил за плечи и сказал:

— Клер, держись подальше от этих Жиро, молодых и старых! И упаси тебя бог выйти замуж за Фредерика. Ты будешь несчастна. Теперь запомни: ключ я оставлю в тайнике под крышей, сразу за пристройкой. Дом поручаю тебе. Если захочешь заняться моим огородом по весне, где садовый инвентарь и семена, ты знаешь.

Девушка кивала, не в силах вымолвить ни слова — слезы комом стояли в горле. Базиль проводил гостью до порога, а потом долго смотрел, как она, легкая и грациозная, удаляется по дороге вдоль реки.

* * *

Когда Клер, разрумянившаяся на морозе, с блестящими глазами, вошла в дом, родители и Бертий уже сидели за столом.

— Где тебя носило? — сердито спросила Ортанс. — Я уже подала курятину. Вот, смотри, кожица подгорела, морковка разварилась в кашу — по твоей вине!

— Я прощалась с Базилем, мам. Он уезжает сначала в город, потом — в Париж. Базиль подарил мне щенка. Вот, смотрите!

Она распахнула накидку и показала малыша, которого держала на руках. Колен подозревал, что дочка тяжело переживает смерть своей собаки, и поспешил ей на выручку. Пока не начались препирательства и споры, он сказал твердо:

— Это он хорошо придумал! Я тоже как раз собирался подыскать резвого щенка вместо Моиза. Клер, садись за стол!

Бертий украдкой усмехалась. Ортанс Руа, наморщив нос, сказала с раздражением:

— От него воняет! Говорю вам, воняет!

— Вовсе нет, мамочка! — отвечала Клер. — Тебя послушать, так все пахнет дурно!

Она взяла щенка на колени. Мать и дочь обменялись сердитыми взглядами. Их молчаливому противоборству, казалось, не будет конца. Обедали молча. Чтобы подать десерт, Клер передала волчонка Бертий. Ей непременно хотелось самой принести шоколадный торт, украшенный ядрами грецкого ореха, который она испекла накануне.

* * *

Май 1897 года

Клер с рассвета работала на огороде возле мельницы. Этьенетта ей помогала — рвала сорную траву. Огород снабжал семью всеми необходимыми овощами — ценное подспорье, ведь бумажных дел мастер традиционно кормил своих работников обедом. В дальнем конце росли ароматические травы, служившие приправой к рагу и мясным блюдам: тимьян, незаменимый на кухне шалфей, петрушка и кервель. Вдоль низкой каменной ограды, где было больше солнца, курчавился щавель.

— Тьенетта, смотри, какая у нас выросла морковка! Чудо! Значит, вовремя я ее посадила.

Сидя на корточках на широкой дорожке между грядками, с грязными руками, с волосами, аккуратно убранными под узкий чепец из белого льна, Клер ухаживала за своими посадками с нежностью матери. Осматривая кочаны капусты с большими нежно-зелеными листьями, бережно трогала их пальцем.

Чуть дальше, до самого луга, тянулись грядки с картошкой. Клер час потратила на окучивание кустов, и сил своих не жалела. Сейчас она, раскрасневшись от работы, вдыхала острый аромат влажной земли.

— После полудня поведу коз к утесам, — тихо проговорила она. — Мать требует, чтобы молоко было жирное, но козочек моих недолюбливает…

— Правда ваша, — кивнула Этьенетта. — Хозяйка их зовет «чертовы дочки».

Клер засмеялась, пружинисто выпрямилась. Салат, помидоры, фасоль — все росло наилучшим образом. Девушка подобрала с земли большую корзину, пристроила ее на бедро. Из корзины торчали стебли молодого порея, из которого вечером сварят суп.

— Мамзель Клер! Мне пора кормить кур! — сказала служанка.

Этьенетта направилась к деревянной ограде, окружавшей огород. Вид ее худых щиколоток, торчавших из испачканных в грязи сабо, растрогал Клер, равно как и штопаный передник из ткани в полоску, покрывавший еще более нищенское платье.

«Мама слишком сурова, — подумала она. — Могла бы отдать Тьенетте хотя бы одну мою старую юбку! На днях пороюсь у себя в шкафу и приодену бедную девочку!»

Клер потянулась. Как обычно в мае, она чувствовала себя счастливой. Время, когда в канавах и вдоль тропинок и дорог буйно разрастаются дикие травы… «Нужно будет прогуляться к притоку реки, где растет дягиль, и нарвать немного», — подумала она. Из его стеблей, нарезанных и сваренных в сахарном сиропе, получались прекрасные цукаты — прозрачные, зеленого цвета, которыми Ортанс любила украшать бриоши.

Клер зашагала к главному зданию мельницы, где в одном из помещений были установлены толчеи[8] для перетирания сырья. Во дворе она увидела Этьенетту. Та разбрасывала из фартука зерно окружившей ее домашней птице, квохчущей, гогочущей и хлопающей крыльями. Крупный черно-коричневый петух так и норовил ее клюнуть.

— Пни его хорошенько! — крикнула ей Клер. — Или все ноги тебе исклюет!

Этьенетта кивнула — мол, поняла, — но продолжала, повизгивая от страха, пятиться от птицы с ее острым клювом.

Клер пожала плечами и вошла в цех, где рассчитывала найти отца. Шум там стоял оглушительный. Она подошла к огромному медному чану с сырьем, таких тут было множество. В паре шагов от нее работник специальной лопаткой на длинной ручке размешивал грязно-серую бумажную массу, на вид клейкую. Делать это нужно было так, чтобы лопатка не попала под ножи специальной машины — голландского ролла, измельчавшего смесь из обрезков ветхой ткани и целлюлозы. Из этой теплой полужидкой массы рождались прекрасные листы бумаги оттенка слоновой кости и с фирменным глянцем, принесшей Пастушьей мельнице заслуженную славу.

Колен Руа наблюдал за починкой пресса. В просторном помещении было жарко. После необычно холодной зимы к началу марта весна в Шаранте вступила в свои права. Луга укрылись желтыми цветами одуванчика и лютика, плодовые деревья — розовым и белым цветом,