Рядом с телефоном Элизабет обнаружила единственный в кабинете личный предмет — деревянную рамочку, и взяла ее в руки. С фотографии застенчиво улыбалась девчушка лет десяти-одиннадцати, совсем маленькая, еще не успевшая повзрослеть. Каштановые хвостики, смешно наморщенный нос, россыпь веснушек на щеках. Девочка стояла на лужайке, одетая в мешковатые шорты и ярко-оранжевую майку, с листком бумаги в руках, на котором разноцветными фломастерами было выведено: ПАПОЧКА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

Элизабет чуть не села от удивления. Папочка.

— Господи помилуй, — пробормотала она, — нашлась же такая, что вышла за этого сукина сына.

— Уверяю вас, она уже давно осознала свою ошибку, — язвительно сказал мужской голос у нее за спиной.

Элизабет резко обернулась, умудрившись одновременно сделать виноватое лицо и смахнуть на пол чашку с кофе.

— Ах, черт! Простите.

— Лоррен, принесите, пожалуйста, салфетки, — выглянув в холл, невозмутимо попросил Дэн.

— Я искала пепельницу, — соврала Элизабет, совершенно не готовая встречаться с ним взглядом, но он уже повернулся к ней лицом. Она присела на корточки, взяла чашку и, чтобы как-то оправдать свое положение, стала тереть кофейное пятно на ковре найденным в кармане джинсов бумажным носовым платком.

— Я не курю. — Аккуратно поддернув брюки, он опустился на ковер рядом с нею, криво улыбнувшись. — И вам не советую.

Элизабет принужденно рассмеялась и затушила сигарету в чашке.

— Что же мне тогда останется в жизни, кроме овсянки по утрам?

— Для начала скажите правду, — спокойно ответил Дэн.

От его близости Элизабет почему-то стало трудно дышать, и она сделала глубокий вдох. Он не пытался до нее дотронуться, но она все равно чувствовала его, как если бы он протянул к ней руку и погладил по плечу.

Она невольно отпрянула, но ударилась спиной о стол и поняла, что он поймал ее. Ощущение было не из приятных.

— Говорить правду — моя работа, шериф, — возразила она, стараясь не задыхаться слишком заметно.

— Неужели? Я думал, вы репортер.

— Шериф, вот салфетки.

Услышав строгий, осуждающий голос Лоррен, Дэн поднялся на ноги и взял у нее пачку салфеток.

— Спасибо, Лоррен.

— Тем, кто стоит на улице, я сказала, что вам нечего им сообщить, но они не уходят. Видимо, ждут ее, — заявила секретарша, окидывая Элизабет осуждающим взглядом.

Элизабет выпрямилась, поставила чашку на стол и уже открыла рот, чтобы ответить, но Дэн опередил ее:

— Ей тоже нечего им сообщить. Элизабет раздраженно прищурилась.

— Большое спасибо, но я предпочла бы ответить сама.

— Только не перед прессой.

— Вы не судья и не можете заткнуть мне рот.

— Нет, но, если вы меня вынудите, я могу соорудить кляп из салфетки. — И совсем другим, властным тоном обратился к Лоррен:

— Скажите Элстрому, пусть гонит их всех отсюда. Пресс-конференцию я проведу завтра утром.

Секретарша понимающе кивнула и отправилась выполнять приказ. Дэн бросил несколько салфеток на мокрое пятно на ковре и придавил их носком ботинка.

— К вашему сведению, — продолжала Элизабет, — я и сама не собиралась говорить с ними сегодня.

Она обняла себя левой рукой, а правую прижала к губам. Нервничает, конечно. Интересно, что она так дергается? Что видела? Что натворила? Почему смущена? Из-за электричества, звенящего в воздухе каждый раз, стоит только ему чуть приблизиться к ней? Нет, это вряд ли. На ней пробу ставить негде, привыкла вертеть мужиками как угодно, этим ее не проймешь. Разве что испугалась должностного лица.

— Чем объясняется ваше нежелание говорить с коллегами: профессиональной невежливостью или боязнью навредить себе?

— Чего я должна бояться? — вскинулась она. — Вы мне никаких обвинений не предъявили. Или вы таким образом тонко намекаете мне, что решили, будто Джарвиса убила я, а затем позвонила в полицию? — Элизабет скрестила руки на груди. — Прошу прощения, шериф, надеюсь, я не выгляжу идиоткой.

— Нет… нет, мисс Стюарт, вид у вас совсем не глупый, — протянул Дэн, садясь за стол.

Он точно знал, что это разозлит ее, и потому медленно смерил ее взглядом с головы до мокрого пятна от кофе на узких джинсах. Да, он ведет себя гнусно, но ничего не поделаешь. Такие женщины, как Элизабет Стюарт, будили в нем хама и наглеца. Красивые, честолюбивые, цепкие, способные на все, лишь бы добиться своего, готовые использовать любого человека в своих интересах. Он нарочно задержал взгляд на ее высокой груди.

— Ну что, теперь вы запомнили все в подробностях? подбоченившись, проронила Элизабет.

Он не извинился за грубость — вряд ли он вообще когда-либо извинялся, — и молча кивнул на стул напротив, приказывая ей сесть, сам же устроился в кресле, непринужденно откинулся на спинку, поставил локти на подлокотники и соединил пальцы домиком, не сводя колючих глаз с Элизабет.

— Присаживайтесь, миссис Стюарт.

— Мисс, — машинально поправила Элизабет, переложив фотоаппарат со стула на стопку папок на столе. Усевшись, она открыла сумку, чтобы найти сигарету.

— Вы развелись, но сохранили фамилию мужа. Это правильно?

— Мне все равно, правильно это или нет.

— Думаю, дело в том, что вашу девичью фамилию вы уже, вероятно, не помните.

Это была не правда, но Элизабет не стала спорить. Ее отцом был ковбой Джей Си Шелдон, а мать умерла прежде, чем Элизабет научилась что-либо помнить. От Виктории Коллинз Шелдон остался только портрет в рамке, черно-белая карточка, с которой смотрело прекрасное молодое лицо. Джей Си берег фотографию, возил ее с собой повсюду, ставил у кровати — а кроватей было много, ибо они часто переезжали с фермы на ферму — и с душераздирающей тоской подолгу смотрел на нее, а Элизабет топталась где-нибудь поблизости, украдкой глядела на папу и гадала, почему он не любит ее так же сильно, как эту картинку. А он плакал над карточкой, когда выпивал лишнего. Элизабет, маленькая, тощенькая и одинокая, часами вглядывалась в лицо на фотографии, думая, будет ли она сама когда-нибудь такой красивой, и на небе ли теперь ее мамочка, и зачем ей было умирать.

Но все это слишком личное, чтобы рассказывать кому попало. Под маской циничной хищницы, которую Элизабет лепила много лет, пряталась ранимая, чувствительная душа, и надо быть круглой дурой, чтобы показать это Янсену, а быть дурой она уже давно перестала. Так что пусть себе думает что хочет, и весь его сарказм ее ничуть не заденет. Да, вот именно: ничуть.

— Я понимаю, что вы чувствовали, когда вам ничего не перепало от него после развода, и потому вы решили извлечь хоть какую-то выгоду из его имени, — не дождавшись ответа, продолжал он. — Для вас это обычное дело, не так ли?