Киврин привстала, и тишина взорвалась громким хлопаньем крыльев. Она замерла, дожидаясь, пока утихнет шум, потом осторожно приподнялась на колени. Крылья захлопали снова. Тогда она сжала ладони вместе и закрыла глаза, чтобы у случайного путника создалось впечатление, что она молится.

—Я здесь, — начала Киврин и замолчала. Если сообщить, что она приземлилась в лесной чаще вместо Оксфордско-Батской дороги, мистер Дануорти только уверится в некомпетентности мистера Гилкриста и в ее собственной беспомощности. Хотя нет, ерунда — запись ведь будут прослушивать уже после ее благополучного возвращения.

Только маловероятно, что оно будет благополучным, если так и сидеть в лесу всю ночь. Киврин встала и осмотрелась. Либо предзакатные сумерки, либо очень раннее утро, тут не поймешь, и по солнцу вряд ли определишь, даже если выбраться туда, где хорошо просматривается небо. Мистер Дануорти предупреждал, что иногда историки, попадая в прошлое, так и кружили до самого возвращения, не в силах разобраться. Ориентироваться по солнцу Киврин в итоге научилась, но для этого нужно знать, который час, а тратить время на выяснение, где север и где юг, сейчас некогда. Надо выбираться. Лес уже почти целиком погрузился в тень.

Никаких признаков дороги или хотя бы тропинки. Киврин обошла вокруг повозки, выискивая просвет. К западу деревья редели, но когда она двинулась в ту сторону, оглядываясь на каждом шагу и проверяя, не пропал ли из виду выцветший голубой тент повозки, просвет оказался всего лишь березняком, белеющим в сумерках. Киврин вернулась к повозке и пошла в противоположном направлении, хотя лес там был гуще.

Идти пришлось всего каких-нибудь ярдов сто. Киврин перелезла через поваленный ствол, продралась через заросли вербы и выглянула на дорогу. Большую дорогу, как сулили вероятностные расчеты. Но на большую она не тянула. Да и на дорогу не тянула. Скорее, утоптанная тропа. Возможно, коровья. Вот, значит, какие они, знаменитые большие дороги Средневековья, развивающие торговлю и открывающие новые горизонты...

Повозка здесь, может, и протиснется, но только одна. Впрочем, одна здесь проезжала точно — судя по глубоким колеям, в которые намело опавших листьев. Кое-где в колеях и у края дороги чернела вода, местами стянутая ледяной коркой.

Киврин стояла в лощине. Дорога пересекала ее поперек, взбираясь вверх в обе стороны, и к северу (кажется) лес доходил только до середины холма. Киврин повернулась туда, откуда вышла. За деревьями голубым лоскутком мелькнула повозка — но кто здесь будет приглядываться? Дорога в обоих направлениях терялась в лесу и сужалась — идеальное место для нападения разбойников и грабителей. Заготовленная легенда получится как нельзя более правдоподобной, только вот вряд ли спешащие всадники будут останавливаться в этом узком месте, а если заметят голубой лоскуток в чаще, сразу пришпорят коней, решив, что там кто-то притаился в засаде.

До Киврин постепенно доходило, что, рыская по кустам, она куда больше похожа на головореза, чем на невинную деву, которую недавно стукнули по голове.

Она шагнула на дорогу и стала потирать висок.

—Услышьте, люди добрые! Постигла меня беда неминучая! — крикнула она.

Переводчик должен был автоматически переводить ее слова на средневековый английский, но мистер Дануорти настоял, чтобы первые фразы она выучила наизусть. Вчера они с Латимером до вечера отрабатывали произношение.

— Обороните! Живота лишают супостаты!

Она подумала, не улечься ли опять на дорогу, но на открытом месте стало ясно, что дело гораздо ближе к вечеру, чем ей казалось, солнце уже садится, и если она хочет посмотреть, что там на вершине холма, лучше поторапливаться. Однако сперва надо как-то отметить точку переброски.

Вербы вдоль дороги ничем не выделялись. Киврин поискала взглядом какой-нибудь камень, чтобы оставить напротив голубеющего сквозь ветки лоскутка, но в зарослях придорожной травы ничего похожего не нашла. Тогда она пробралась через чащу обратно к повозке, цепляясь волосами и плащом за ветки, взяла окованный медью ларчик (точную копию экспоната из музея Ашмола) и положила у края дороги.

Не идеал, конечно. Ларец слишком маленький, его могут запросто прихватить с собой, но она ведь недалеко направляется, всего лишь на холм, а перед тем как идти до ближайшей деревни, вернется и сделает более надежную метку. В ближайшее время здесь точно никто не появится. Колея промерзла насквозь, листья лежат нетронутыми, корка льда на лужах цела. По этой дороге за весь день ни один человек не проезжал, а может, и за неделю.

Киврин взлохматила траву вокруг ларца, скрывая его от ненужных глаз, положила сверху ветку и начала взбираться на холм. Дорога, если не считать замерзшей грязной выбоины внизу, оказалась куда ровнее и утоптаннее, чем она ожидала, а значит, лошади тут все-таки скакали, несмотря на неезженый вид.

Подъем был не слишком крутым, но Киврин устала уже через несколько шагов, и виски снова заломило. Если эта разница во времени даст себя знать посильнее — пиши пропало, слишком далеко отсюда жилье и люди. А может, просто так кажется. Она ведь еще не «определила свое пространственно-временное положение», поскольку ни на дороге, ни в лесу нигде не написано, что это именно 1320 год.

Единственный признак цивилизации — это колея, означающая, что колесо уже изобретено, а дороги еще мостить не начали. И то не факт. Похожие дороги, бережно сохраняемые для японских и американских туристов Национальным трестом, по сей день встречаются в радиусе пяти миль от Оксфорда.

Может быть, она вообще никуда не переместилась, и по другую сторону холма обнаружится шоссе М-1 или раскоп мисс Монтойи, или капельно-оросительная установка. Решив, что определяться в пространственно-временном положении под колесами велосипеда или машины ей не хочется, Киврин осторожно сошла на обочину. Но если перемещение не состоялось, почему так раскалывается голова и гудят ноги?

Она поднялась на вершину и остановилась, запыхавшись. Можно было и не сходить на обочину. Никакая машина тут сроду не проезжала. Лошадь и пролетка тоже. И действительно ни жилья, ни людей поблизости. Холм лысый, видно далеко. Лес, в котором осталась повозка, доходил до середины холма, а оттуда простирался на юг и на запад. Не смени она вовремя направление, точно бы заблудилась.

На востоке тоже темнели деревья, между ними поблескивала река. Темза? Чарвелл? И даже на открытых пространствах повсюду маленькие рощицы, дубравы, перелески — Киврин и не подозревала, что в Англии вообще может быть столько деревьев. По «Книге Страшного суда» 1086 года леса занимали всего пятнадцать процентов земель, а вырубка под пашни и жилье должна была, согласно вероятностным расчетам, сократить их до двенадцати процентов к XIV веку. Похоже, вероятность вместе с составителями «Книги Страшного суда» здорово ошиблась. Деревья здесь кругом.

А вот построек Киврин не видела. Леса стояли голые, ветки деревьев чернели в предзакатных сумерках, и за ними могли бы вырисовываться поместья и церкви, однако никаких признаков жилья не наблюдалось.