– Да это тот самый красавчик, что ускользнул от нас по дороге в Монфокон. Тот самый, что плюнул в лицо нашему герцогу! – закричал вдруг кто-то.

– Смерть ему! Смерть! – глухо заворчала в ответ толпа.

Крепко связанного юношу, давая ему толчки и зуботычины, поволокли сперва наверх, потом из дома на улицу. Толпа на мосту встретила его воплями ненависти и свирепого торжества. Катрин, словно слепая, на ощупь нашла лестницу и, цепляясь за ступени, выбралась наверх. В кухне Катрин оделась и тут увидела Лоизу в ночной рубашке. Та, бледная, дрожащая от страха, попыталась удержать Катрин. По дому бродили чужие люди. Дверь в мастерскую была распахнута, пьяницы потрошили шкафы, дрались из-за добычи. Лоиза прижалась к стене, окаменев от ужаса. Катрин выскочила на улицу.

Мишель все еще пытался сопротивляться, но адский круг становился все уже и уже. Улюлюкающая толпа окружила дом, запрудила мост. Во всех окрестных домах засветились окна. На узкой улочке стало светло как днем. С отвращением и ужасом смотрела Катрин на кривляющиеся рожи, на искаженные ненавистью рты, сжатые кулаки. С леденящим страхом слышала зловещее бряцанье оружия. Толпа наступала, теснила узника. Он опустил голову, пытаясь защитить от ударов лицо. По щеке его текла кровь, кровоточила разбитая губа. Растрепанные, с горящими глазами женщины пытались веретеном выколоть ему глаза.

Катрин очертя голову бросилась в орущую, злобную, беснующуюся толпу. Она уже никого и ничего не боялась, и не в человеческих силах было удержать, остановить ее. Она должна была быть со своим другом и добивалась этого всеми доступными ей средствами: она бранилась, плакала, молилась, но пробивалась к нему. Что-то теплое потекло у нее по щеке, возникло ощущение боли. Кровь. Но что ей какая-то царапина, когда она попала в адское пекло! Хрупкое дитя человеческое билось в толпе свирепых дикарей.

– Мишель! – кричала она. – Мишель! Я здесь! Я иду к тебе!

В неудержимом стремлении вперед, вопреки страшной тесноте, она отвоевывала пядь за пядью пространство и все-таки приближалась к Мишелю. Безумная, гибельная битва воробья против стервятников, но эта отчаявшаяся птичка летела на крыльях мужества и любви. Они хотят убить Мишеля, пусть они убьют и ее, пусть они вместе предстанут перед светлой Девой Марией и Иисусом Христом.

Мишель изнемогал под ударами, если он еще держался на ногах, то только чудом. Но вот он упал на колени, оглохнув, ослепнув от текущей по лицу крови. Тело его превратилось в сплошную кровоточащую рану. Катрин услышала его стон.

– Господи! Помилосердствуй!..

Ответом ему было брошенное в лицо грязное ругательство. Обессиленный, он повалился на землю. Конец был близок. Толпа, будто свора собак, бросилась на добычу.

– Кабош! Дорогу! Дорогу! – закричал чей-то голос. Катрин, закрывавшая в ужасе лицо ладонями, подняла голову. Да, живодер собственной персоной! Он раздвигал толпу мощными плечами и походил на прочный корабль, плывущий по бурному морю. За ним виднелись краснорожий кузен Легуа и бледный узколицый Пьер Кошон. Толпа потеснилась, пропуская их туда, где, сжавшись в комок, лежал избитый, окровавленный Мишель. Катрин воспользовалась внезапно открывшейся дорогой и с рыданиями бросилась к Мишелю, упала на колени, приподняла золотоволосую кровоточащую голову. В кровавом месиве не узнать чудесного лица: сломан нос, выбиты зубы, рот разбит, затекли глаза. Полуживой, он тихо застонал.

– Где вы его нашли? – раздался над головой Катрин голос Кабоша. – Где он был?

– В погребе Гоше Легуа. Мы ведь и так подозревали, что Легуа на их стороне! – прокричал голос из толпы. – Пора спалить змеиное гнездо!

– И весь мост в придачу! – резко оборвал Кабош говорившего. – Мне решать, что делать, а чего не делать!

Катрин с изумлением почувствовала, что в безжизненном теле, которое она обнимала, затеплилась жизнь.

– Я укрылся… – послышался слабый голос Мишеля, – но они ничего… не знали обо мне…

– Неправда! – закричала Катрин. – Я сама…

Мощная рука заткнула ей рот, и она почувствовала, что взлетает в воздух. Кабош одной рукой поднял ее и зажал под мышкой.

– Помолчи! – прошептал он среди орущей, беснующейся толпы. – А то мне никого из вас не спасти… и то не уверен!..

Он поставил ее на землю. Катрин не кричала больше. Обливая слезами жилистую, в рыжем пуху руку, которая придерживала ее, она тихо молила:

– Спасите его, спасите! Я так вас буду любить!

– Не могу. Слишком поздно. Да он и не жилец, смерть для него теперь благодеяние!

Катрин с ужасом увидела, как он отпихнул ногой кровоточащее тело и закричал:

– Нашли – вот главное! Так кончим с ним поскорее! Подойди поближе, Гийом Легуа! Покажи, что, несмотря на богатство, ты как был, так и остался добрым мясником! Прикончи эту падаль!

Кузен Гийом подошел. Лицо у него пылало багрецом, как у Кабоша, на красивом коричневом бархате плаща бурели пятна крови. И в изысканной дорогой одежде он оставался живодером, как его соратники. Недаром при виде крови взгляд его загорался свирепой радостью, а толстые губы расплывались в довольной улыбке. В руке он держал мясницкий топор, которым сегодня уже успел воспользоваться.

Кабош почувствовал, как напряглась Катрин, почувствовал, что сейчас она закричит, и, зажав ей рот свободной рукой, наклонившись к Гийому, прошептал:

– Кончи быстро и чистенько… Из-за девчонки…

Гийом согласно кивнул и наклонился к Мишелю. Кабош милосердно прикрыл уже не рот, а глаза Катрин. Девочка только услышала приглушенный хрип, а потом какое-то странное бульканье. Угрем вывернулась она из рук Кабоша и упала на колени. Глаза у нее расширились, она сама зажала себе рот, чтобы не закричать.

Перед ней, в луже крови, что пропитывала ее платье, лежало обезглавленное, но еще трепещущее тело Мишеля, и из шеи его, унося с собой жизнь, лилась кровь. Чуть поодаль лучник в стеганом зеленом колете бургиньонов старательно насаживал голову на копье.

Жизнь покидала Катрин. У нее похолодели руки, ноги. Из груди полился отчаянный безудержный плач – плач невыносимой боли.

– Зажми ей рот! – крикнул Легуа Кабошу. – Воет, как собака на кладбище!

Кабош наклонился, чтобы поднять Катрин. Он поднял ее, будто что-то неживое, будто вещь, она окаменела, застыла, руки и ноги у нее не разгибались, взгляд остановился, губы свело, но из груди все текло и текло нечеловеческое рыдание. Вожак мясников попытался зажать ей рот. Она взглянула на него безжизненными, никого не узнающими глазами. Крик оборвался, сменившись жалким щенячьим повизгиванием. Искаженное лицо девочки посерело, словно камень. Кабош держал ее, а она билась в конвульсиях. Нестерпимая боль, словно от сотен ножей, вонзалась в ее тело. Багровый туман плыл перед глазами, от гула в ушах лопалась голова. Страшная боль в затылке выжала из нее слабый стон, и ее тело обмякло в руках Кабоша.

– Лоиза! Лоиза! – донесся до нее, словно из-под земли, голос Кабоша.