– Это ваш первый шаг в «храме журналистики». Я бы отвел вас к нашему «старику», но так заведено, что сначала представляются Вилли, редактору хроники, и Чарли, заместителю главного редактора.

Заместитель, высокий представительный мужчина, преисполненный собственного достоинства, так старался подавить нас своей персоной, что я едва дождался конца представления и уже заранее испугался «старика». А он оказался человеком совсем иного рода. Он был так обходителен и доступен, что мы сразу почувствовали себя с ним хорошо. Похвалив нас за наши каникулярные планы, он поручил Ватсону не оставлять нас и помогать, чем можно. Да и пусть он сообщает в «Обозрение» обо всем, что нам случится пережить.

– А почему мы сами этого не можем делать? – спрашиваем.

– Да, может быть, вы и сумеете, – ответил он несколько удивленно. – Попытайтесь, мы вам заплатим, как и всем, по восемь долларов за столбец. Присаживайтесь, если желаете, располагайте местом в тысячу слов для описания всего увиденного вами на постройке Манхэттенского синдиката; у вас час времени для статьи в ближайший номер.

– Только час! – говорю. – Я не справлюсь.

– Ну, принесите ее завтра утром, и мы посмотрим, как вам удастся.

На другой день рано утром мы прибежали с нашей статьей в «Обозрение», и с чувством некоторого сомнения передали ее управляющему вместо того, чтобы отдать самому редактору. Потом бродим по садам около ратуши, шатаемся по улицам Нижнего города, лишь бы скоротать как-нибудь бесконечное время до вожделенного момента появления первого выпуска «Вечернего Обозрения».

– Слушай-ка, сходим в больницу и навестим Дэнни, – предлагает Билл. – Отнесем ему что-нибудь. Что, ты полагаешь, можно подарить такому человеку?

– Не имею ни малейшего представления.

– Может быть, букет цветов?

– Вряд ли цветы доставят ему много удовольствия, но вреда не будет, если мы их ему принесем. Если они ему не понравятся, он сможет отдать их сиделке.

– Ну, а если ему принести что-нибудь вкусное поесть?

– Придется спрашивать разрешения у врачей.

– Спросим у Сквайра, что будет для него самым подходящим.

По дороге мы зашли к Сквайру. Тот, растянувшись на качалке, читал газету. Это было «Вечернее Обозрение» и именно как раз тот выпуск, который мы ждали.

– Извините, пожалуйста, господин Сквайр. – Билл выхватывает у него из рук газету.

– Это сегодняшний номер «Вечернего Обозрения»? Дайте на минутку взглянуть.

Сквайр в недоумении.

– Однако, так-то вы обращаетесь со своими друзьями!

Мне пришлось извиниться за грубость Билла и объяснить, что мы написали для этого выпуска статью, и нам очень хочется посмотреть ее в печати.

– Но ее здесь нет! – говорит Билл, быстро проглядев газету.

– Ты уверен? – меня охватывает чувство тяжелого разочарования.

– Посмотри сам!

Внимательно проглядываю я все столбцы, но нашей статьи не нахожу. Какой удар! Зря потерян целый рабочий день. Как не стыдно «Обозрению»!

– Может быть, ее поместят завтра, – пытается успокоить нас Сквайр.

– Но ведь главный редактор заказал нам написать ее и принести пораньше для первого выпуска.

– А почему бы вам не сходить туда и не спросить о ее судьбе?

– Нет, не хочу, чтобы мне в глаза сказали, что отчет плохо написан. А знаете, зачем мы к вам пришли? Помогите нам придумать, что могли бы мы снести в подарок Дэнни Року.

– Что бы снести? Постойте, надо подумать, – и Сквайр почесал свой затылок. – Придумал: снесите ему хорошего табаку.

– Табаку?

– Это самое подходящее. Бедняга без табаку сам не свой.

Сквайр оказался настолько неравнодушен к Дэнни, что пошел с нами через улицу и выбрал его самый любимый сорт.

К этому мы прибавили великолепный букет роз, и с этими запасами отправились к госпиталю.

Бедный Дэнни был растроган чуть ли не до слез, увидя нас. Но он весь был так перевязан бинтами, что мы его не могли узнать, и нам его показали. Когда он убедился, что мы пришли именно к нему, он протянул к нам свою забинтованную руку и крепко пожал наши.

– Мальчики, вы мое самое лучшее лекарство. Вот уже два дня ни одна живая душа меня не навестила, только этот репортер. Его впустили ко мне, потому что он заявил, что он мой личный друг, но когда он прочитал мне, что написал в газете, я позвал к себе на помощь и вышвырнул его, клеветника. Он рассчитывал польстить мне, намалевав из меня героя, да я понял его хитрости. Ему хотелось только подлиннее написать статью, чтобы побольше заработать.

– Да, – отвечаю, – он и про нас написал кучу всяких небылиц, а при этом еще опубликовал наши имена.

– Я подам на него в суд за эту ложь, уж это я сделаю, – волнуется Дэнни.

– Он вовсе не так уже плох, – вмешивается Билл, – он познакомил нас с редакторами «Вечернего Обозрения», и главный редактор предложил нам писать иногда что-нибудь в газету. Вчера Джим написал очень хорошую статью о постройках Манхэттенского синдиката, а вот пока нет ни строчки. Как только она будет напечатана, мы вам пришлем номер.

– И не будет она напечатана! – возражаю я. – Они обещали поместить ее в послеобеденном выпуске, а там ее нет. Я думаю, она просто была плохо написана.

– Если вы не можете писать лучше этого Ватсона, не пишите вовсе. Так-то и я сумею.

Дэнни все же заинтересовался нашими первыми литературными опытами и пожелал непременно узнать результат.

– О пожаре и писать-то не стоило, – говорит он, – а вот если что-то настоящее случится, я вам дам знать, тогда вы напишете.

Пока мы разговаривали, Билл сидел со своим букетом роз немного смущенный, потому что не знал, как отдать его Дэнни. Да и я не представлял себе, что Дэнни с ним стал бы делать. Этому большому грубому землекопу как-то не шло лежать с букетом роз на белых подушках. Но наши благие намерения нашли отклик в его горячем ирландском сердце. Пачку табаку я ему передал лишь при расставании. Дэнни был так растроган, что сначала не находил слов для выражения своих глубоких чувств. Но когда мы уже уходили, он накинулся на табак и, едва тот попал ему в рот, как вернул, должно быть, способность речи. Он осыпал нас таким потоком благословений, какого мне никогда не доводилось слышать. Всех святых он призывал на нашу защиту, словно наизусть знал все святцы, потому что с дюжину имен оттуда долетело до моих ушей, а он все еще продолжал, когда мы уже закрыли за собой дверь.

Все наше раздражение на редактора «Вечернего Обозрения» улетучилось, когда на следующий день мы нашли наш отчет в первом выпуске газеты. И моя гордость не знала пределов, когда через пару дней я получил чек, выданный на мое имя. Все же хоть маленькую часть наших каникулярных издержек я мог теперь оплачивать сам. И я решил писать в «Обозрение» как можно больше.