— И так… так выглядит весь Громбелард?

Таменат, мысли которого уже ушли куда-то далеко, помедлил с ответом.

— Что? А, нет, Громбелард — нет… Скорее Армект. Но только кое-где, в трущобах, ну, и в портах, — рассеянно объяснил он, а потом добавил: — Лонд — город насквозь армектанский, он находится на громбелардском полуострове, но не более того.

— Но он — столица Громбеларда?

— Только вынужденно и с недавнего времени. Горные города — теперь логова разбойников, а из Лонда в Армект легко попасть морским путем. Легче, чем из Лонда в Тяжелые горы. — Он снова задумался.

— Куда мы идем?

— Надо найти какое-нибудь жилье. Но не здесь, конечно. Возле главного рынка и неподалеку наверняка есть несколько приличных постоялых дворов, достаточно дорогих, чтобы там не было всякого сброда.

Они пошли дальше.

Как и предполагал Таменат, они обнаружили в глубине города немало неплохих гостиниц — но ночлега, однако, не нашли. Громбелардско-армектанский порт на краю света с некоторых пор стал одним из самых густонаселенных мест Шерера. Ему повредили два обстоятельства — распад Громбеларда и повышение до ранга столицы провинции. Небольшой город почти трещал по швам от избытка населения, численность которого удвоилась с тех пор, как стало ясно, что Громбелард рушится. Далеко не все ремесленники, корчмари и торговцы из гор бежали в Армект и Дартан, многие избрали целью именно Лонд. Потом прибыл еще двор вице-королевы, солдаты, урядники, многие с семьями… Новая столица, одновременно перевалочный порт и самый большой рынок в этих краях, принимала, кроме того, гостей со всех сторон света. Старый великан не предвидел, что в самом начале своего громбелардского путешествия ему придется решать совершенно дурацкую проблему — в обществе притягивавшей все взгляды красотки ночевать… где? Наверное, в каком-нибудь переулке, среди нищих. Но скорее всего — в городской тюрьме, поскольку с имперскими законами шутить не стоило; лежать на улицах после захода солнца везде считалось серьезным преступлением. У разнообразных бездомных имелись свои убежища и норы. У Тамената не было ничего, кроме его дорожного мешка.

Обиженный и искренне разозленный — ибо терпение никогда не относилось к его сильным сторонам (воистину, особенная черта у математика…) — лысый старик начал недовольно ворчать. Ридарета его почти не слушала, так как разглядывала котов. Ее спутник был прав, в городе их оказалось немало. Если бы ее спросили, она не смогла бы сказать, что именно сейчас чувствует. Увидеть отличных от людей разумных созданий, известных лишь по рассказам — то было отнюдь не рядовое событие. Все вокруг воспринимали котов совершенно естественно, как обычных прохожих, но для нее это было чем-то из ряда вон выходящим. Мохнатые, не слишком крупные создания (и это те самые гигантские громбелардские гадбы?) скорее вызывали у нее мысли о собаках, чем о братьях по разуму. Они не носили одежды, похоже, не пользовались никакими предметами, лишь иногда она замечала что-то вроде плоских мешочков, привязанных на боку или брюхе. Заметила она и мелкие удобства, которых не было в известных ей городах, например, свободно висевшие на петлях створки, размещенные в нижней части многих дверей, в особенности ведших в лавки и корчмы. Столь изобретательное решение несколько ее развеселило. Возбужденная, все еще не веря собственным глазам, она пыталась расспрашивать Тамената, но тот снова начал жаловаться на жизнь. В конце концов он заразил ее своим дурным настроением.

— В чем дело? — холодно спросила она. — Нам негде ночевать? Может, я смогла бы что-то посоветовать, но пока я даже не знаю, зачем мы здесь высадились. Узнаю я об этом или нет? Что там насчет Шерни?

Великан перестал ворчать.

— Когда я хотел тебе рассказать, ты капризничала и ныла, что тебе скучно. Теперь что, излагать прямо здесь, на улице?

— Ну да. По крайней мере, получится короче. Ты старый болтун, и как усядешься, да еще если хлебнешь из бокала, то начинаешь нести такую околесицу, что аж тошнит.

Таменат возмутился, но ничего не ответил — собственно, она была права. Он указал на возвышение для городского герольда посреди рыночной площади, сейчас пустое, так как глашатай выкрикивал свои новости только три раза в день, и они присели на деревянную ступеньку. Старик задумчиво таращился на прохожих, которые бросали на него в ответ любопытные взгляды.

— Ну? — поторопила Ридарета.

— Зачем мы здесь? Это не имеет никакого отношения к делу, во всяком случае, имеет мало общего с нашим ночлегом, вернее, отсутствием перспектив такового…

— Сейчас дам тебе пинка, отец, — пригрозила она.

На Островах слово «отец» имело столь же широкое значение, как «дядя» во всем Шерере. Обычно так обращались к старшим на поколение (или даже несколько поколений) знакомым, особенно если они были знакомыми родителей. Таменат же был в первую очередь товарищем Раладана, опекавшего Ридарету.

— Ну хорошо, красавица. Коротко говоря, за последние полтора десятка лет мир превратился в бордель. Дело не в том, кому досталась какая-то корона, и не в войнах, ибо в том нет ничего необычного. Дело в том, что касается Шерни. Предсказания всего, Трещины Полос, флюктуации, феномены. Никогда их не было так много. Не за столь короткое время.

— Ты говорил, что Шернь нарушает законы, которым подчиняется и которые сама установила.

Что-то она все же запомнила.

— Сама, не сама… Достаточно того, что были определенные законы, а теперь их больше нет. Математик Шерни, о! — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Видишь? Так приглядись внимательнее. Дедушке сто лет с лишним, и полжизни он строил математические модели, которые рассыпались словно песочные замки, подмытые волной. А таких дедов полно было многие столетия, и все они считали и считали.

— Что значит — все рассыпалось? В Шерни больше ничего не действует?

— Сразу уж так и «ничего»… Кое-что действует. Но мы говорим о математике, ибо у нас нет иного языка, с помощью которого можно описать Шернь. Если отбросить ее математическое описание, то, собственно, неизвестно, какая она. А это описание, в свою очередь, подтверждается лишь потому, что Шернь, как и математика, подчиняется определенным нерушимым законам… Видишь ли… — Он немного подумал, как бы это объяснить, и в конце концов выбрал самый простой способ. — Два плюс два равняется четырем. Если иногда оно равняется пяти или ста семидесяти одному, то это уже не уравнение, это уже не математика. Достаточно, чтобы вся эта богатая наука рухнула — и рассыплется все остальное. Если в лоне Шерни два плюс два не всегда равно четырем, а вместо этого может равняться чему угодно, то уже ничего не известно. Знание о Шерни, красавица, — точная наука, здесь нет места рассуждениям, вернее, рассуждать могут историки-философы Шерни, но не математики.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему они могут рассуждать, а математики нет?

— Потому что философия не опирается на подобного рода фундаментальные принципы, напротив, она готова отрицать любой принцип, предлагая взамен другие.