И вдруг заметила на другом конце молодую беременную, месяце на восьмом, не меньше. Она прижимала руку подруги-коллеги к своему животу и смеялась-заливалась. Я задохнулась от возмущения. Поднялась и направилась к ней. Может, хохотушка наконец-то мне объяснит, отчего гнев божий поразил меня, а не ее, меня, а не любую другую?!

Анни, наш финансовый директор, вовремя меня удержала. Подошла неслышно, ласково обняла за плечи, принялась вполголоса успокаивать. Она явно опасалась скандала, дикой безумной выходки, что бросит тень на репутацию нашей фирмы.

Нет, я не собиралась буянить и мстить.

– Нам нужно поговорить, Селеста.

В ее кабинете на пробковой доске были развешены мои распечатанные ведомости. Каждый лист – на четырех кнопочках. Все ошибки подчеркнуты палаческим красным или флуоресцентным оранжевым.

– Вам не следовало возвращаться так рано ни в коем случае. Вы не готовы, и в сложившихся обстоятельствах это вполне естественно. Отдел кадров и не подумал со мной посоветоваться, а ведь я лицо заинтересованное! После такой утраты вам нужно, по крайней мере, два месяца отдыха. Не волнуйтесь, никаких неприятностей у вас не возникнет, хоть вы допустили ряд промахов и некоторые не преминули этим воспользоваться. Все это мелочи. Прошу лишь об одном: сегодня же постарайтесь оформить отпуск за свой счет. Так будет лучше и вам и нам, уж поверьте.

– Ладно, – ответила я.

Слушая Анни, я догадалась, что за мной следили, верней, шпионили с самого утра. Но я на нее не в обиде. И на других коллег тоже. Мне все равно, все едино. Я покорно сложила в сумку ежедневник, ручку, баллончики, карандаши и вернулась домой.

Когда я уходила, Анни еще раз меня окликнула. Напутствовала с искренним участием:

– У вас еще все впереди, Селеста, согласны? Главное, не поддавайтесь унынию! В этом секрет успеха.

– Ладно, Анни, согласна, не буду.

Поначалу мне дали две недели отпуска, а потом продлевали его и продлевали без конца. Однако я и дома продолжала считать. На тысячу новорожденных приходится девять и две десятых процента мертвых. Половина из них – жертвы абортов. Всего за год рождается восемьсот тысяч. Прикинем, сколько женщин, способных к деторождению, живет в нашем доме, на нашей улице, в нашем квартале, в нашем городе, в нашей стране. Заметим, глядя в окно, всех мамаш с колясками и с детьми постарше. Как часто они проходят мимо? Во что одевают своих детей? Кормят их грудью или из бутылочки? Что мы слышим чаще: детский смех или детский плач? Какова вероятность внутриутробной смерти плода на третьей неделе беременности, на пятой, девятой, двадцать первой, тридцать восьмой? Как может малыш умереть, едва родившись?

Я составляла сложные пропорции соотношения возраста матери и этапов развития эмбриона.

Мама навещала меня каждый день. Она садилась ко мне на постель, я клала голову ей на колени и плакала. Делилась с ней своими выкладками.

– Селеста, ты же знаешь: я в математике ни бум-бум. Твои расчеты для меня – китайская грамота, – лепетала она.

Я знала, что она просто щадит меня, не признается, что все это – полный бред. Я и сама понимала, что потихоньку схожу с ума.

– Ты права, мама, китайская грамота.

Она устроилась ассистенткой логопеда на полставки, после работы мчалась за покупками, прибегала к нам, готовила ужин и дожидалась возвращения Лино.

Она не говорила мне, как другие:

– Нужно жить дальше, чем-то заняться, почаще выходить из дома.

Не говорила:

– Нельзя себя запускать: нарядись, причешись, подкрасься.

Мама просто меня поддерживала, все терпела, все принимала.

На выходные из интерната возвращалась Маргерит. Мы втроем сидели на диване: мама – справа от меня, Марго – слева. А Лино – напротив нас в огромном кожаном кресле.

Время от времени муж отлучался. Мама возводила глаза к потолку и протяжно вздыхала, давая понять, что в курсе всем известной проблемы. Я делала вид, что не понимаю ее намеков. Слушала болтовню Маргерит. Мне казалось, что она многое приукрашивает, но, вероятно, я напрасно подозревала ее во лжи. Это в моем мрачном унылом мире не происходило ничего яркого, интересного.

Сестра каждый раз умоляла, чтобы ей позволили у нас переночевать. Маму ее назойливость выводила из терпения.

– Селеста, ну пожалуйста!

– Маргерит, хватит напрашиваться, ты всем здесь мешаешь! И так уже оставалась у Селесты в прошлые выходные и в позапрошлые. Имей совесть! Ты уже взрослая, в конце концов.

– Мама, я прошу не тебя, а Селесту. Можно еще разочек, сестренка, а?

Я помнила ее маленькой. С короткими толстыми косичками. Или растрепанной. Посреди ночи она прибегала, забивалась под одеяло, дрожа приникала ко мне. Мое оледеневшее сердце вдруг таяло.

– Ладно.

Знаешь, где спала Маргерит, Мило?

В твоей комнате. В детской. После несчастья Лино содрал со стен голубые обои, скатал большой ковер со звездами, разобрал кроватку с решетчатыми бортиками и вынес ее на помойку. Комната стала прежней: беленые стены, покрытый лаком паркет, зеркало над камином, дешевая репродукция в углу.

Поверишь ли, я и сейчас иногда со страхом заглядываю к тебе. А вдруг двенадцать счастливых лет мне приснились? Что, если ты не существуешь, просто мне пригрезился, потому что я окончательно спятила? Нет, слава богу, ты есть, ты лучезарно улыбаешься со всех фотографий, отражений моего веселого ненаглядного сыночка. Это твоя комната. Несомненно. Радостный кавардак.

Уже давно, с тех пор, как ты со мной, я в здравом уме и в твердой памяти. В черной ночи отчаяния нежданно вспыхнула звездочка. Зародилась жизнь, хотя наши судорожные объятия в то утро ничего не сулили.

Сначала я решила, что больна. Потом – что менопауза началась раньше времени. Но врач уверенно сказал:

– Вы уже на пятом месяце, мадам, поздравляю! И мужа от меня поздравьте.

Нам бы переехать, чтобы ты рос в совсем другой комнате, никак не связанной с мрачным прошлым. Но мы так боялись сглазить… Особенно я. Ведь вскрытие ничего не объяснило. Никакие исследования, пробы, анализы не помогли. Плацента в норме, пуповина тоже. Ни врожденных патологий, ни внешних повреждений.

Мать виновата, кто же еще?

Неужели теперь я вновь накликала беду?

Тогда я решила, что не подвергну тебя ни малейшей опасности. Спрячусь от злой судьбы, закроюсь на семь засовов. Ни за что не выйду из дома, из квартиры, из моей спальни. Даже из постели не вылезу. Гинеколог отнесся к моим причудам с пониманием.

– Лежите себе на здоровье, если вам так спокойней. Правда, риска нет ни малейшего. Несчастье не повторится!

Не повторится, как же! Беда пришла опять. Вы правы, доктор, она пришла не сразу. Вы правы, доктор, не та беда, другая. Однако снова мать виновата, кто же еще?