Исследователи также достаточно давно обратили внимание, что все найденные в Прибалтике подвески сконцентрированы на территории проживания племени ливов. Однако это была не единственная особенность, выявившаяся при изучении данной группы находок: «Три четверти (20 экз.) найденных в Латвии подвесок, о которых идет речь, были обнаружены на сравнительно небольшой территории — между Икшкилес и Саласпилсом. (…) На городище Мартыньсала (в Саласпилсе) жил вождь местных ливов Ако, который предпринял в 1206 г. попытку объединить против немцев князя Полоцка, гауяских ливов и литовцев, но не успел сделать этого. Расположенный рядом с Мартыньсала остров Доле, на котором находится исследованное археологами кладбище Рауши, давшее шесть описанных выше подвесок, в начале XIII века называли Королевским островом (Insula Regis). Уже в 1895 г. Буххольц в своей статье “О кирхольмских королях” обратил внимание на то, что в хрониках XIV–XVI веков есть немало указаний на проживавших на обширных землевладениях между Саласпилсом и Икшкилес свободных крестьян, которых называли “королями” и которые были, видимо, потомками местных правителей»{109}. Латышский археолог Э.С. Мугуревич предположил, что данные подвески были отличительными знаками женщин из знатных ливских родов и могли передаваться ими из поколения в поколение. Из-за находок подвесок со знаком Рюриковичей преимущественно в женских и детских захоронениях может создаться впечатление, что данный знак бытовал в основном среди ливских женщин, однако это не совсем так. Наиболее раннее изображение знака Рюриковичей в этом регионе мы встречаем на серебряных ножнах меча в ливском могильнике Кримулдас Рижского района Латвии (рис. 2). Специалисты считают, что данный знак восходит к знаку Владимира Святославича и, следовательно, является самым ранним в данном регионе{110}. Кроме того, это указывает на то, что первоначально данный знак использовался воином и лишь впоследствии стал появляться в женских и детских захоронениях. Вызывает удивление и стойкость «королевской» традиции у ливов, продолжавшейся до XX в. (последний ливский «король», пытавшийся спасти свой народ от ассимиляции, стал жертвой латышской межвоенной карательной психиатрии). Хоть у других прибалтийских племен точно так же были свои вожди, однако после утраты независимости ни одно из них в течение веков не хранило родовых преданий своих прежних владык. Интересно также и название кладбища, которое может содержать искаженный корень -рус-.

Рис. 2. Знак Владимира на ножнах из Кримулдаса, Латвия

Подобно рассмотренным выше примерам со старейшиной лэттов Руссином и Руссипапы из эстонской Угаунии есть все основания полагать, что какая-то часть изгнанных куршами венедов расселилась среди ливов и попала в число их старейшин. Выше уже отмечалось, что именно под венедским влиянием в Латвии появляется обряд трупосожжения. В этом отношении ливские захоронения представляют достаточно показательную картину: при господствующей у этого племени ингумации (трупоположения) там встречаются и трупосожжения, что может быть объяснено либо присутствием в их среде иного этнического элемента, либо как минимум его влиянием. Так, в упоминавшемся ливском могильнике Саласпилс, где были найдены подвески со знаками Рюриковичей, основную часть захоронений составляют трупоположения, но есть и трупосожжения, составляющие на различных участках от 10 до 50%. Точно так же господствует ингумация и в захоронениях второй группы ливов на реке Гауя и ее притоке Бресла, но и там трупосожжения составляют 10–20%{111}. На родство со славянами указывают и антропологические характеристики ливов. Так, Г.А. Чеснис, выделяя мезоморфный, долихомезокранныи, узколицый тип В, характерный «для племен низовьев р. Неман II–V вв., и культуры ранних грунтовых могильников Жемайтии IV–V вв., ливских куршей IV–VI вв., пруссов I тысячелетия н.э., селов XI–XII вв., а также угро-финского племени ливов X — XII вв.», далее отмечает, что «сходные факторные веса имеют серии из Силезии III–IV вв., Мекленбурга X — XII вв., а также некоторые группы средневековых славян…»{112} Весьма показательной является связь ливов со славянами и в другой области: «Большой интерес представляет ливская орнаментика, в которой геометрические фигуры сочетаются с мотивами растительного узора (в частности, пальметки). Эти мотивы указывают, прежде всего, на связи с древнерусской орнаментикой»{113}. Как известно, народный орнамент достаточно консервативен сам по себе и отражает этнические черты создавшего его народа.

Показательно, что находки со знаками Рюриковичей обнаружены не на всей территории проживания ливов, а именно в тех местах, где письменные источники фиксируют пребывание вендов. В.В. Седов совершенно справедливо связал эти два явления: «Нельзя не обратить внимание на концентрацию различных вещевых находок древнерусского происхождения в двух регионах — в Даугмале и его ближайших окрестностях, а также в бассейне Гауи, в той его части, где стояли Венден и Турайда. Так, все без исключения находки привесок, относимых исследователями к родовым знакам Ярослава Мудрого, происходят из двух названных регионов, где, согласно Хронике Генриха Латвийского, проживали венды. Создается впечатление, что предметы русского происхождения находили спрос прежде всего среди родственного, вендского населения»{114}.

В чем же причина столь длительного существования данной традиции в ливской среде? С.В. Белецкий предположил, что «древнерусские подвески-оригиналы, послужившие прототипами для ливских подвесок-реплик, являлись верительными знаками, которые русские князья давали ливским вождям с тем, чтобы подтвердить и юридически закрепить полномочия этих вождей представлять в земле ливов русскую администрацию, а по сути дела — выступать представителями ливов перед русским князем»{115}. Вряд ли подобное объяснение можно считать удовлетворительным. Во-первых, источники полностью молчат о подчинении этой территории Руси в эпоху Ярослава Мудрого и, соответственно, распространении на нее действия русской администрации. Во-вторых, среди своих соплеменников ливские вожди и так пользовались властью и авторитетом без какого-либо закрепления их полномочий иноплеменной власти. В-третьих, отечественные правители тем более вряд ли нуждались в материальном удостоверении права того или иного вождя «выступать представителями ливов перед русским князем» — у знати других подвластных Руси племен подобные подвески отсутствуют, а русские князья были заинтересованы в получении дани с подвластного им племени, а не в том, чтобы формально удостовериться в праве вождя вносить эту дань. В различное время с Древней Русью были связаны данническими отношениями десятки различных финно-угорских и балтских племен, однако ни у одного из них не встречается скопления подвесок со знаками Рюриковичей, хотя бы как-то сравнимых с ливскими. Очевидно, что причина находок беспрецендентно большого количества этих знаков на территории части этого племени кроется в существовании каких-то особых, исключительных отношений части ливской племенной знати с Рюриковичами. Судя по всему, мы имеем дело с самоиндентификацией части ливской знати с династией Рюриковичей, выразившейся в ношении представителями ливов родового знака русских князей.