Когда Вероника была маленькой, ей нравилось ее жилище. Девочке было не страшно даже в сгущающихся сумерках, когда на нее, готовящую уроки под маленькой настольной лампой-грибком, со всех сторон наползали тени, а из каждого темного угла слышались пугающие шорохи и странные щелчки. Она знала, что за широкой белой дверью ее сторожат родители: очень много работающий, а потому не в меру строгий папа и нежная любящая мама. Они непременно прибегут на помощь, стоит ей только позвать их. Ночью ей тоже было спокойно и нестрашно под надежной родительской охраной.

В старших классах школы комната стала нравиться Веронике уже гораздо меньше. Она начала замечать, что мать и отец раздражаются и смущаются на своем двуспальном диване, когда поздним вечером ей вздумывалось пройти сквозь большую комнату в туалет, ванную или на кухню, чтобы на сон грядущий попить чайку с маминым клубничным вареньем. Когда она наконец поняла, что означают родительские раздражение и смущение, то чай на ночь исключила вообще, как и все жидкости другого рода, потому что старалась не выходить из своей комнаты до утра даже в туалет.

После окончания школы свою комнату Вероника уже ненавидела лютой ненавистью. Когда она гуляла по вечерам с молодыми людьми, мысль о том, что придется пробираться на цыпочках в свою комнату мимо родителей, отравляла ей все радости свиданий. Отец считал своим долгом показать ей, что не просто не спит, а разбужен ее слоновьими шагами, и все чаще и чаще обзывал полуночной шлюхой. Каждый день он напоминал ей, что не для того изо всех сил работает допоздна, чтобы не знающая ни в чем отказа дочь шлялась по ночам, а для того, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Мать при этом всегда успокаивающе поглаживала его по дергающемуся плечу и приговаривала:

– Ну, Коленька, ну перестань… Она же молодая… Когда же еще погулять, как не в молодости…

В торце маленькой комнаты Вероники, на всю ее ширину, располагалась большая кладовка, где отец хранил бутыли вина, которые сам делал из черноплодной рябины. Когда у повзрослевшей Вероники бывали гости, в особенности молодые люди, отец через каждые двадцать минут наведывался в кладовку якобы проверить, как доходит вино в бутылях, создавая в комнате дочери напряженную обстановку и отпугивая всегда почему-то самых приятных девушке кавалеров.

Однажды Вероника прилетела домой с таким радостным лицом, что отец, который ел на кухне суп, сразу скривился от раздражения и даже отложил ложку.

– Чего сверкаешь глазенками, как кошка с прищемленным хвостом? – ядовито спросил он.

– Папа! Мама! – Вероника решила пропустить мимо ушей прищемленный хвост кошки. – Оказывается, нашу квартиру можно переделать так, чтобы никто никому не мешал! – выдохнула она и довольно разулыбалась.

– Ну и как же? – заинтересованно спросила мама, которой до смерти надоели перебранки дочери с мужем.

– Представляете! – продолжала по-кошачьи сверкать светло-карими глазами Вероника. – Оказывается, можно сломать мою кладовку, передвинуть стену вашей комнаты и из коридора протянуть узкий коридорчик. Бывшая кладовкина дверь станет входом в мою комнату! Оказывается, уже многие так сделали! В нашем подъезде стену передвинули Журавлевы и Петренко. Олег Михалыч Петренко даже помощь обещал, если понадобится! Говорил, что это совсем нетрудно сделать! Здорово, да?!

Мамины глаза засверкали такой же радостью, как и глаза дочери, но когда Вероника перевела взгляд на отца, поняла, что их с мамой радость весьма преждевременна. Николай Петрович стал, что называется, чернее тучи. Он сдвинул к переносице свои кустистые брови, стукнул кулаком по столу так, что из тарелки выплеснулся недоеденный суп, и громовым голосом проговорил:

– Пока я жив, этому не бывать! Это моя квартира! Я – ответственный квартиросъемщик и никому не дам ее поганить из дурацкой прихоти! Те, которые строили такие квартиры, – не дурнее нас с вами были! И вообще: раз так спроектировано, значит, так и должно быть!

Чувствовалось, что Николаю Петровичу очень хотелось пустить кулаки в ход еще раз, но он сдержался и вышел из кухни, не глядя на своих женщин.

Вероника понимала, что дело тут не в строителях и проектировщиках квартиры. С тех пор как она вышла из нежного детского возраста, отцу почему-то стало доставлять удовольствие унижать ее и оскорблять. Он не мог позволить, чтобы дочь отделилась от него стеной и дверями. Он должен постоянно держать на контроле все ее действия, вмешиваться в жизнь дочери, каждый день напоминая, что в этой квартире она всего лишь жалкая приживалка, а он глава и командир. Вероника опустила голову на руки и тихо заплакала. Мать гладила ее по волосам, приговаривая:

– Не плачь, доченька. Отцу просто надо привыкнуть к этой мысли. Такой уж он человек… Я его уговорю, вот увидишь.

Но мама не успела уговорить отца. Она страдала гипертонией в очень тяжелой форме и во время одного из страшных кризов умерла. Вероника осталась одна с отцом, который год от года становился все более отвратительным деспотом и самодуром.

– Мне все это осточертело! Я взрослая женщина и имею право на неприкосновенность личной жизни! – однажды (и в тысячный раз) заявила отцу Вероника уже после смерти матери.

– Это моя квартира, и мне плевать на твою проститутскую личную жизнь! – в такой же тысячный раз ответил ей Николай Петрович.

– Я ставлю тебя в известность, – дрожащим голосом начала Вероника, – что в эту субботу приглашаю бригаду строителей для переноса стены! Я уже почти договорилась!

– Ты забываешь, дорогуша, у кого все документы на эту жилплощадь, – твердым голосом отреагировал отец и оскалил еще очень хорошие зубы в отвратительной ухмылке. – Я спущу с лестницы твоих строителей и всех твоих хахалей заодно! Пусть лучше и не трудятся подниматься на наш этаж!

– Это произвол! Ты не имеешь права!

– Да пошла ты! – Николай Иванович включил телевизор и уселся в любимое кресло-качалку, чтобы смотреть хоккей, запивая его пивом.

Вероника в тысячный раз закусила губу, чтобы не разрыдаться при этом изверге, и удалилась в свою комнату, так плотно заставленную мебелью, что в ней очень трудно было передвигаться.

Когда скончалась старшая сестра матери, такая же тяжелая гипертоничка, которая вдобавок страдала еще и диабетом, в конце туннеля несчастной Вероникиной жизни забрезжил какой-то свет. Тетя Маня была одинокой женщиной, и Вероника последние дни ухаживала за ней: приносила продукты, готовила еду, убирала квартиру и даже иногда стирала теткино бельишко, когда той уж совсем делалось невмоготу. Однажды тетя Маня показала племяннице завещание, по которому она собиралась передать ей свою однокомнатную квартиру в случае собственной смерти. Вероника до слез обрадовалась, что сможет съехать от отца, и в тот же вечер прямо от тетки побежала в сберкассу за деньгами, которые ей оставила мать, а потом в мебельный магазин «Ясень», где работал продавцом последний ее ухажер – Никита. Она рассказала ему про завещание и попросила:

– Как только представится возможность, купи в вашем магазине «жилую комнату», желательно югославскую. Отец не разрешит мне вынести из своей квартиры даже старой табуретки, так что жизнь надо будет начинать заново.