– Осторожней, тут ступенька. – Павлик ловит меня почти на лету, в шаге от бездны.

Я тяжело, как мешок, падаю на него. И мы в связке так и двигаемся вперед по освещенной тропинке в темноту, в неизвестность. И я успеваю подумать пьяным умом, что вот ведь рядом со мной мужчина, на которого можно опереться. Хотя бы в этой простейшей ситуации. Далеко не мальчик, то есть романтические иллюзии наверняка уже выветрились, а если и не до конца – так это даже и хорошо. Иллюзии с течением времени заменяются цинизмом, а зачем мне это? И чего я теперь действительно хочу, помимо того, чтобы все-таки выйти на пенсию?

Там, где дорожка растворяется в темноте, останавливается такси, из которого вываливает подвыпившая компания, и это меня почему-то настораживает. Пятеро пьяных парней – ну и что? Почему меня это задевает? Когда они успевают поравняться с нами, я понимаю почему: потому что с ними Владька. Куртка распахнута, в разрезе мелькает толстовка с обезьяной. Похоже, что Владька удивляется еще больше:

– Мама?

– Это так у тебя проходит школьная практика? – Я освобождаюсь из объятий Павла, мгновенно превращаясь в мамашу-наседку. Мне очень хочется добавить что-то вроде: «Ты позоришь облик школьного учителя», но язык плохо слушается.

– Мама, что ты тут делаешь?!

– Это Павел, сын тети Марины, помнишь, я тебе рассказывала? – Я невольно начинаю оправдываться. – Мы как раз разговаривали про тетю Марину.

Господи, если Маринка – тетя Марина, то я же для Павлика тетя Аня.

– Чтобы к ночи дома был! – отрезаю я и демонстративно беру Павла под руку. Это я демонстрирую что? Право на личную жизнь? Или право на жизнь вообще? И мы удаляемся в темноту, а Владька так и остается на освещенной тропинке, наверняка провожая нас взглядом – это я чувствую как будто спиной.

– Владька, мой сын, – через паузу говорю я.

– А мужа нет?

– Откуда ты знаешь?

– У мамы спросил.

Я начинаю хохотать. Конечно, это пьяный смех, но я не смеялась уже давно. Повода не было. А тут мне становится действительно смешно еще и потому, что вот мы темной тропинкой углубляемся в лес, в сторону кладбища, а мне в голову при этом почему-то лезет песня «Человек проходит как хозяин». Никакой связи с текущим моментом, от этого и смешно. Вообще у меня эта песня как раз ассоциируется с сине-линялым спортивным костюмом, то есть этот человек, который проходит необъятной родиной своей, одет именно в такой костюм – наверняка картинка еще из детства. В поход собрался человек по своей малой родине. Термос положил в рюкзак, перочинный нож, бутерброды. А что надеть? Конечно, спортивный костюм.

– Чего смеешься? – спрашивает Павел.

– Смешная вышла ситуация с Владькой. Вообще еще ведь не поздно? Часов семь, наверное, а я на него напала.

Павел молчит. Наверно, ему не нравится, когда я превращаюсь в мамашу.

– Ты с родителями живешь? – спрашиваю я.

– Нет, конечно, уже давно.

Неожиданно впереди открывается озеро и вид на город, оставшийся на противоположном берегу. Город лежит толстым светящимся червем, а дальше – темнота, разреженная редкими огоньками.

– Огни Парижа, – невольно вспоминаю я. – Очень похоже. Кажется, у Бальзака герой вот так же смотрел на город и думал, что рано или поздно завоюет его.

– Человек с амбициями – это же хорошо, – говорит Павел.

– Главное, чтобы не зашкаливало. Потом, когда амбиции на пустом месте.

– Наверняка угадаю, если скажу, что ты сама некогда вот так же смотрела на город и думала его завоевать.

– Да, точно. Только впоследствии оказалось, что для успешной карьеры нужны далеко не знания и высокие помыслы. – И я опять невольно вспоминаю Маринку, серебряную медалистку, которая теперь работает в доме престарелых и прячет синяки под свитером. – Нужны изворотливость, подхалимаж, чинопочитание. А знаешь, когда тебя вышвырнут на обочину, только тогда постепенно начинаешь понимать, что жизнь, которая состоялась, – это все равно твоя жизнь и ее стоит ценить. А то ведь говорят: «Жизнь не состоялась». А что же тогда это было? Все, что было, и называется жизнь, какая бы она ни была… Я путано говорю?

– Нет, ты очень хорошо объяснила. Только почему была? «Была жизнь». А сейчас что же?

– Сейчас – огни на том берегу. Мне давно казалось, что я никак не могу войти внутрь жизни, или социальной реальности, как ее называют в книжках. Что она протекает вот именно что на том берегу – где-то отдельно от меня. Даже в библиотеке, когда я сижу за кафедрой читального зала – там, в зале, люди о чем-то переговариваются, делают выписки, конспекты, то есть участвуют в каком-то глобальном процессе, который не имеет ко мне никакого отношения. И так странно, что я говорю тебе об этом. Неожиданно просто. И ты меня слушаешь. Почему?

Павел пожимает плечами.

– Потому что тебе хочется, чтобы тебя выслушали.

– И потому что по пьянке я могу сболтнуть то, чего никогда бы не сказала на трезвую голову.

То есть я могу назвать лекарство от своей хандры? Неужели?

– Я наговорила лишнего? – Во мне просыпается мать-библиотекарша, осторожное, в общем-то, существо.

Павел не отвечает. Так мы стоим у озера, набрякшего по весне, сиреневатого, что видно даже в темноте, подсвеченной мартовской луной. Зябко. Павел обнимает меня со спины за плечи, и мне от этого становится спокойно и даже как-то радостно. И будто проклевывается что-то похожее на счастье, и я даже думаю, что не хочу сейчас ничего иного, кроме как вот так стоять у озера.

* * *

Владька приревновал. Во-первых, он оказался дома даже раньше меня. Потом набросился на меня из-за моего пальтушки: «Где ты это купила? Как тебе не стыдно?» А что? «На нем же все пуговицы разные!» Так ведь в этом весь смысл! Будь на нем одинаковые пуговицы, оно бы сразу превратилось во что-то затрапезное, а тут одна пуговица красная, другая с золотым ободком, третья – в крапинку. Потом очень удобно: одну пуговицу потеряешь – на ее место можно пришить любую другую. В конце концов, это мои честно высиженные в библиотеке пятьсот рублей. Владик, ты вообще понимаешь, что в современном мире человек продает не свои знания или таланты, а чаще всего просто время собственной жизни. От звонка до звонка. И вот это время ему, кстати, никто потом не возвращает. Но пока у меня еще остается впереди немного времени, я буду им торговать, потому что больше мне продать нечего! Потому что ключевая характеристика современного работника все равно какой сферы – это обезличивание, деперсонализация, девальвация ценности человеческой личности вообще! Да!

Так мне удалось перевести разговор на безопасную тему, делая вид, что все, что там нафантазировал Владька (а он, кстати, сказал, что этот Павел Лебедев похож на маньяка), – это именно фантазии и что в подпитии была не я, а он. Пиво пил? А завтра с утра на практику? Что, выветрится? Как бы не так! В конце концов сын угомонился ближе к ночи, что вообще случается редко. Обычно, если случается встать часа в три ночи в туалет, он за компом еще обязательно сидит.