Один за другим беглецы влезли в трубу, парень с фонариком впереди, и по-пластунски двинулись вперед, сдирая в кровь локти и колени о заскорузлую поверхность. Труба постепенно расширялась, они уже не ползли, а карабкались на четвереньках. Сначала труба шла прямо, потом, еще немного увеличившись в диаметре, пошла немного под уклон. Преодолевать расстояние стало значительно легче, но вонь становилась все сильнее, глаза слезились от аммиачного испарения, подельники Турецкого удалились настолько, что он с трудом различал мерцание фонарика.

Сколько он прошел километров два? пять? сто? Но он шел, давно потеряв своих товарищей из виду, отсчитывая шаги двести тридцать… триста одиннадцать… пятьсот шестьдесят… до тех пор, пока не почувствовал, что идет уже не по жиже, а по воде, вода сдерживала ход, и это облегчило движение, вода поднималась все выше, дошла до груди, зловонного воздуха не хватало, чтобы наполнить легкие.

Он делал отчаянные толчки всем туловищем один, второй, третий и наконец был свободен от этой трубы-тюрьмы, он расслабился и вода вытолкнула его на волю.

Он лег на спину, раскинув руки, и маленькая речушка тихо понесла его. Течение было несильным, вода становилась все чище и холоднее, берега приблизились друг к другу, дно обмелело, и Турецкий выбрался на берег. Он стянул с себя тренировочный костюм, бросил в реку и, хоть стучал зубами от холода, снова полез в воду, долго тер тело песком, сделал десятка три согревательных упражнений и облачился в свои джинсы, рубашку и кеды.

В темноте было невозможно сориентироваться, он зашагал наугад, как ему показалось на север. Вероятно, это была небольшая рощица, которая вскоре осталась позади, и перед ним чуть забелели пятиэтажные корпуса "хрущеб". Где-то послышался вой мотора, он побежал на звук значит, дорога рядом, и понял, что он уже на этой небетонированной, изрытой колеями дороге, уходящей резко за поворот, из-за которого засветили фары приближающегося грузовика. Он рванулся в сторону, но потерял равновесие на скользком грунте, пытался увернуться от грузовика, но было поздно, его ударило, завертело, отбросило в сторону, он цеплялся за воздух до тех пор, пока сознание не покинуло его окончательно…

- Когда придет в сознание, сразу вызовите меня. Постарайтесь узнать имя. Надо сообщить родным.

- Он не умрет, Давид Львович? Такой молодой…

- Могу сказать твердо только после полного обследования и рентгена.

"Я не умру, я уже умер!" хотел крикнуть Турецкий, но язык и губы еще не подчинялись ему. Он пересилил боль и открыл глаза, но успел увидеть только узкую полоску света, которая тут же исчезла: дверь в коридор закрылась. Значит, он в больнице. Он болен. Чем он заболел и когда?

Он приподнялся на локте. В плечо и голову ударило раскаленным железом, и он все вспомнил, как будто прокрутил обратно кино: бешеный грузовик, рощица, грязная речка, вонючая труба, татары, Керим, тюрьма, Чуркин, Амелин…

Из этой больницы надо срочно удирать, это не тюрьма, надо просто встать и уйти, вот так, в этой рубахе шестидесятого размера, встать с кровати и уйти.

Он дошел до двери как по палубе, пол качался под ногами, стены норовили опрокинуться навзничь, но он все-таки взялся за ручку двери и потянул ее на себя, но дверь осталась стоять на месте, а он оказался на полу…

- …Сейчас к нам придет доктор, нам сделают рентген… словно маленькому ребенку объясняла сестра. А сейчас мы скажем, как нас зовут.

- Саша! выпалил Турецкий и спохватился: "Вот козел, нельзя говорить свое имя, вот козел". Козлов, Александр.

- Козлов, Александр. Когда мы родились?

Турецкий уже был настороже:

- Тридцать первого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Он сбавил себе несколько лет.

- А по какому адресу мы проживаем?

Фантазия Турецкого не срабатывала и он долго не мог вспомнить ни одного названия улицы кроме Фрунзенской набережной, на которой как раз сам и проживал.

- Ничего, миленький, не волнуйся, может, телефон есть, я домой позвоню, жене или маме.

- Я живу на Пятницкой у приятеля. Позвоните, пожалуйста, моей тете, у меня больше никого нет. Скажите, что вы от ее племянника Саши с Пятницкой, обязательно так скажите, только сразу, прямо сейчас позвоните, а то она уйдет на работу, и пусть никому ничего не говорит… ее тетя Шура зовут…

Полковник Романова за последние двое суток спала в общей сложности не более шести часов, урывками, перемежая сон телефонными разговорами, поездками по городу, беготней по зданию Петровки, 38. Но она упрямо не шла домой и сейчас, в три часа утра, сидела за своим рабочим столом, уронив голову на руки. Она и себе не могла бы объяснить, почему она вот так сидит, когда все равно до начала рабочего дня ничего не высидишь, и для пользы дела и для ее собственной надо было бы поехать домой. Но сон все-таки сморил ее, и она, тяжело поднявшись из-за стола, сняла форменный китель и сапоги, завалилась на узенький кожаный диван. Спала чутко, все мерещились телефонные звонки, и когда в самом деле часа через два зазвонил телефон, она подумала, что это ей опять кажется, и постаралась снова заснуть, но аппарат упрямо тренькал колокольчиком ее прямого телефона.

Племянник Саша… С Пятницкой… Никому ничего… Она скорописью заносила информацию в приготовленный для записей блокнот, не задавая никаких вопросов и еще как следует не понимая, о ком и о чем идет речь. Записала адрес больницы, попросила объяснить, как доехать на такси, и, натягивая китель, позвонила в гараж. Саша с Пятницкой. "Он собирался сигареты отвезти на Пятницкую". Постояла, подумала, сняла китель и достала из шкафа старую шерстяную жакетку, не известно для какого случая хранившуюся там несколько лет. Посмотрела на свое отражение в зеркале вот уж действительно "тетя Шура". "Просил никому ничего не говорить". Да уж как-нибудь, Александр, сообразим что к чему. Два часа тому назад попал под машину где-то у черта на рогах, а до этого времени где пропадал?…

Романова добралась до больницы, когда уже совсем рассвело.

- Во двор не въезжай, жди меня здесь, сказала она заспанному шоферу и направилась в травматологическое отделение клиники, третьей по счету, которую пришлось посетить за последние сутки начальнику МУРа.

- Ничего страшного с вами не произошло, Александр Козлов. Кости целы, разрывов внутренних органов нет. Небольшая контузия и сотрясение мозга. Полный покой, и через несколько дней будете в порядке.

Турецкий хотел было возразить, какие несколько дней, ему сегодня надо отсюда рвать когти, но дежурный доктор уже выходил из палаты, а из-за двери показалось встревоженное лицо Александры Ивановны Романовой.

- Сегодня никаких посещений, во всяком случае до вечера, услышал он рассерженный голос доктора.

И прошло по крайней мере минут пятнадцать, пока в палате не появилась начальница МУРа в сопровождении того же рассерженного доктора.

- Не больше получаса, товарищ полковник, не сменил тона доктор, хотя говорил очень тихо, следуя, вероятно, инструкциям, полученным от Романовой. И не волноваться, больной Козлов, неожиданно подмигнул он Турецкому и прикрыл за собой дверь.