себе евангельский Симон-Петр (Кифа) — миф чисто литературного происхождения. В евангелиях его изображают подло отрекающимся от арестованного учителя, а в «Деяниях» он фигурирует как казнивший сверхъестественным образом Ананию и Сапфиру за гораздо более легкое прегрешение. Евангельский рассказ об отречении Петра, должно быть, продукт антииудейского настроения позднейших языческих христистов, ибо и история с Ананией позднего происхождения.

Бесспорно только то, что вокруг этих имен (Петр-Симон) выросли легенды, а оба они содержат намеки на мифологию: Петр (камень) — имя египетского бога и популярного восточного божества Митры, а Симон — имя не менее популярного семитского бога. В своем евангельском виде, как вождь 12 апостолов, основа церкви и хранитель ключей небесных, Петр соединил в себе атрибуты Митры и Януса — двух официальных божеств римского военного сословия, а также египетского Петры, вратаря неба, земли и подземного мира.

Послание Иакова, независимо от того, кто был его автором, ни в каком отношении не является христианским памятником; оно не содержит ни одной иезуистской или христианской доктрины, за исключением, быть может, прибавленного к нему обличения богатых, носящего отпечаток эвионизма. Имя Иисуса упоминается в нем дважды, но в одном случае это явная интерполяция, в другом — весьма вероятная. Остается еще только моральное увещание, обращенное к собраниям евреев в синагогах; это — проповедь, очень похожая на проповедь первоначального доиисусовского «Учения 12 ап.», хотя послание Иакова не упоминает о других апостолах.

Это сочинение дает нам образчик пропаганды, совершенно отличной от собственно христианской; и тот факт, что христисты его сохранили, свидетельствует об его относительной древности. Наоборот, послания, приписываемые Иоанну, принадлежат значительно более позднему периоду; это подтверждается их сообщениями о фанатическом движении, прославляющем Иисуса Христа, как умершего во искупление греха, и полном тревожного ожидания пришествия и деятельности множества антихристов.

Созданием позднейшей эпохи является также Иуда, о котором не упоминает ни одно из посланий, и чье предательство, известное из традиции, не признается ни недавно найденным «евангелием Петра», ни в псевдо-павловском упоминании о «двенадцати». Образ Иуды, вероятно, вырос сначала просто как иудей, еврей, из ранней мистерии-драмы о распятии и воскресении. Мифологически это представление могло возникнуть из персидского учения о дьяволе, или «враге», так как и Иуда в евангелии называется «дьяволом», а легенда, наделившая Иуду рыжими волосами, уподобила его Тифону, убийце египетского бога — спасителя Озириса.

С другой стороны, имя Иуды могло иметь мифологическую связь с легендой о предательстве Иосифа его одиннадцатью братьями, вожаком которых был Иуда. Во всяком случае история предательства в евангелиях имеет чисто сказочный характер. Дело изображается так, что для установления личности учителя, ежедневно появлявшегося в храме и бывшего хорошо знакомой народу фигурой, требуется платная помощь Иуды.

Такой миф лучше всего объясняется теорией, согласно которой мистерия, созданная или обработанная язычниками, вывела именно еврея предающим господа, так же как апостолы выведены защитниками своего учителя. Ящик для хранения «денег крови» был, вероятно, аксессуаром драмы, и отсюда, надо полагать, возникло представление, что Иуда был казначеем группы апостолов.

5. Первичные формы культа.

В своей древнейшей исторической форме, насколько ее можно проследить, христианство было просто определенной фазой иудаизма, религией небольшого числа евреев и еврейских прозелитов, веривших, что долгожданный мессия явился в образе некоего Иисуса, казненного, как искупительная жертва. Такие верующие обычно собирались на простые религиозные трапезы, вроде тех, какие были приняты в греко-римском мире, и там, в виде полуобряда, ели и пили.

Жертвенные пиры такого рода составляли едва ли не самую распространенную черту древней религии и первоначально были типичной формой племенной обрядности. У евреев эта церемония хотя и подавлялась чрезвычайно преобладавшими жертвоприношениями без причастия, все же одно время этот обычай был у них столь же всеобщим, как и у язычников. Если в жизни идея эта стала редкой, то в их священных книгах она богато представлена.

Такие трапезы, надо полагать, были связаны с семитическим божественным именем Иисус или Иошуа дохристианской эры; иначе мы должны были бы заключить, что секта иезуистов, исходя из одной только веры в жертвенную смерть, усвоила произвольно без связи с этой верой род обряда, тождественного с языческими культами окружающих язычников, а также обычай языческих солнцепоклонников собираться ночью. Обращенные коринфяне у Павла посещают без разбора трапезу Иисуса («господа») и трапезы демонов, т. е. языческих богов или полубогов.

Так как менее правоверные евреи давно уже возились с подобными «мистериями», то весьма вероятно, что частные «тайные вечери» практиковались также среди некоторых групп евреев задолго до христианской эпохи, в связи с именем Иисуса «спасителя» или вне ее.

Евангельское выражение «кровь завета» указывает на существующий обычай, первоначальная Форма которого выражалась в совместных торжественных тостах над настоящей человеческой кровью. По принятой у евреев системе такой завет устанавливался между богом и его почитателями, с одной стороны, а с другой стороны, между самими почитателями, когда они участвовали в общем жертвоприношении. Но возможно также, что на тех же основаниях издревле существовало и мифическое причащение искупительной или одухотворяющей «плоти и крови».

Такой обряд был, несомненно, частью великих азиатских культов Диониса и Митры; а так как древнее представление о жертвенном мифе в честь бога заключалось обычно в том, что почитаемое божественное существо в некотором смысле поедается поклонниками или что оно присутствует, как участник пиршества, то более, чем вероятно, что и трапезы, связанные с сирийскими культами Адониса и (или) Марны (оба имени означают «господь», имели то же значение.

По раннехристианскому обычаю, совершавший евхаристию священнослужитель говорил от имени Христа, применяя сохранившиеся в евангелии формулы; в культе Аттиса жрец тоже олицетворял собой бога; это дает серьезные основания заключить, что то же самое было и у евреев дохристианской эпохи, видоизменивших еще более древний ритуал, где действительно убивали и съедали обожествленную жертву.

Такая древняя иисусова евхаристия (возродившаяся, быть может, в пору национального бедствия, как это вообще случалось с мистериями у евреев, да и у других древних народов) могла получить новое содержание из рассказа о действительно казненном человеке по имени Иисус, чья смерть получила характер жертвы оттого, что она свершилась во время праздника искупления.

В самом деле в самых ранних писаниях Иисус — не бог; он только «святой служитель» еврейского бога. Но поедание символической крови и плоти имело параллель в ритуалах, в которых язычники мистически вкушали своих богов, и таково уж свойство евхаристии, что она становится божественной, даже если она с самого начала не была такой. Выражение «сын божий», бывшее когда-то в ходу, получало в применении к евхаристии специальное