Сильветта подняла голову и посмотрела на сестру:

– Я влюблена, Аура. А мать пыталась разрушить мою любовь. Она не могла вынести, что я счастливее ее. Какое-то время я надеялась, что смогу ее куда-то переселить, поместить в учреждение для таких, как она, подальше отсюда. Я несколько раз ездила в Берлин. Но она об этом и слышать не желала, говорила, что я хочу запихнуть ее в сумасшедший дом. «Ты дурной человек», – говорила она.

– Ничего в тебе нет дурного, Сильветта. Правда.

Та приподняла голову с плеча Ауры и отступила на шаг.

– Я тебе позавидовала. Когда я поднялась туда, на чердак, чтобы поискать в книгах… средство для нее… я там много чего увидела и прочла, сунула нос во все, что меня прежде никогда не интересовало, – и чуть с ума не сошла от зависти.

– Все это не так уж здорово, поверь мне.

– Ты шутишь?

– Нет.

– Разве не здорово – не стареть, не умирать, наслаждаться жизнью целую вечность? – Обе были сейчас не в том состоянии, чтобы обсуждать подобное, и все же Сильветта исподлобья бросила на Ауру выразительный взгляд. – Разве не здорово, когда имеешь возможность пробовать снова и снова, начинать сначала, пока все не получится точно так, как тебе хочется?

– А еще жить вечно – означает вечно таскать за собой чувство вины, – ответила Аура. – Вечно осознавать свои поражения и быть не в силах что-то изменить. Вечно помнить все, что ты натворил и за что тебе стыдно.

– Например, убийство родной матери?

– Я этого не говорила.

– Но ты это имела в виду.

– Я имела в виду, например, обидеть и потерять любимого человека из одной только глупости и эгоизма. Отвадить от себя родного сына так, чтоб ему стало все равно, жива ты или умерла. Ты сказала сегодня чистую правду. Я потеряла Джиллиана, я потеряла Джиана, и с этим мне придется теперь жить. Возможно, очень, очень долго.

– Меня нисколько не мучает совесть из-за матери, если ты к этому ведешь.

Похоже, Сильветта просто не слушала ее.

Разговор вдруг принял оборот, который Ауру совершенно не устраивал.

– Я тебя ни словом не упрекнула за мать – и не собираюсь. Я тебя понимаю. И правда надеюсь, что у тебя теперь все будет хорошо.

Сильветта покачала головой, не сводя глаз с сестры. Она собиралась что-то сказать, но тут из люка посреди склепа послышался шорох.

На верхней ступени стояла Тесс с канделябром в руке. Три свечи ярко освещали ее лицо, но глаза так потемнели от гнева, что, казалось, они тонут во мраке.

– Не наигрались, да? – Она захлебывалась словами. – Дневного представления вам не хватило? Надо еще посреди ночи бузить, как дети малые?

– Тесс! – Сильветта со вздохом поднялась с каменного ложа. – Ты не могла бы мне объяснить, что тебе тут понадобилось, в твоем-то положении? Подземный ход, между прочим, совсем не подходящее место для…

– Прекрати, бога ради! – рявкнула Тесс. – В положении! Я уже слышать это не могу. Мне все уши прожжужжали моим положением! Неподходящее для меня – совсем не подземный ход, а вот это вот! Когда мать и ее сестра ведут себя, как две малолетние дурочки, вместо того чтобы поддерживать друг друга и…

– Тесс, прекрати! – перебила ее Аура. – Мы не ссорились. Наоборот, мы решили поскорее забыть все это.

Сильветта кивнула:

– Сейчас нам всем нужно лечь в постель и поспать хоть несколько часов.

Тесс перевела взгляд с Сильветты на Ауру и покачала головой. Вид у нее стал вдруг совсем понурый.

– Мне все это осточертело, – сказала она тихо. – Правда, с меня хватит. Охота вам тут бодаться – ради бога. Но без меня. Я завтра утром уезжаю в Берлин.

Она повернулась на узкой ступеньке, сделала глубокий вдох – и исчезла в туннеле.

– Тесс, погоди! – Сильветта бросилась к люку.

– Отвяжитесь! – донеслось из глубины. – Обе! Можете еще поорать друг на друга, раз вам без этого никак. Только не надо за мной бежать и меня опекать!

Аура улыбнулась, потирая затылок:

– Вся в мать: за словом в карман не полезет!

Сильветта резко обернулась:

– Тебе смешно, да? А вот я не хочу потерять дочь!

– О чем ты? Это же ерунда, она скоро успокоится.

Сильветта посмотрела на сестру. Лицо ее было скрыто в полумраке.

– Для тебя все ерунда, что происходит не с тобой.

– Неправда!

– Чистая правда, Аура! – В голосе Сильветты слышались неумолимые нотки, ранившие сильнее, чем слова. – Может быть, тебе стоило бы хоть раз в жизни броситься за кем-нибудь, попытаться удержать. Может, тогда ты не была бы сейчас так чудовищно одинока.

И с этими словами она рванулась за дочерью в темноту по крутым ступеням, и Аура осталась одна.

– Ты помнишь свое имя?

Джиллиан не отвечал.

– Я спрашиваю, имя свое помнишь?

Голос говорил по-французски, прерывисто, возбужденно, хрипло. Похоже, его обладатель привык командовать. Джиллиан не мог ничего сказать, даже если бы и хотел. Может быть, речь еще вернется к нему, если тот, другой, повременит давать ему газ.

Чужие пальцы коснулись подбородка, попытались открыть рот. Потом к губам приставили край стакана. Не газ, а вода. Давали ему тут уже когда-нибудь пить? Надо думать, давали, но он этого не помнил. Только сейчас он осознал, как мучает его жажда.

Джиллиан пил сперва жадно, потом мелкими глотками и чувствовал, как пролитая вода стекает по подбородку, по шее, на грудь. Давно уже он так ясно не ощущал своего тела.

Потом стакан забрали. Он попытался говорить. Тошнота все еще сжимала ему горло, как удавка. И все же он чувствовал, что снова способен произносить звуки. А может быть, и целые слоги.

– Как тебя зовут? – повторил старик.

– Д… – начал Джиллиан.

– А дальше?

– Д-да… пошел ты к черту!

– Кто ты?

– Я твой пленник.

– Это понятно! – Старик тяжело дышал. – Но кто ты такой?

– Ты же меня видишь.

– Когда тебя сюда доставили, я думал, что ты мужчина. Но это не так.

Беспамятство могло вернуться в любой момент, и тогда он забудет этот разговор. Однако похоже было, что этот человек никогда не расспрашивал его прежде – а то он не задавал бы сейчас таких вопросов. Пленник явно вызывал у него любопытство.

– Кто привез меня сюда? – запинаясь, спросил Джиллиан.

Он не старался придать голосу твердость. Пусть собеседник видит, что он слаб и сломлен.