Киалан согласился переодеться, хотя, на взгляд Морила, нарядная куртка Киалана только немного выпачкалась в земле. Когда все переоделись и привели себя в порядок, мать велела Дагнеру поймать Олоба и запрячь его в повозку. Киалан поднял кроликов.

— Оставь их, — сказала Линайна. — Они нам не понадобятся.

— Ну, мне сейчас есть тоже не хочется, — откликнулся Киалан, — но…

— Оставь их, — повторила Линайна.

Киалан послушался. Теперь командовала явно Линайна. Именно она взяла вожжи, когда Олоба запрягли. Повозка выехала из долины.

Брид и Морил оглянулись. Долина была очень красивая. Морил подумал, что, наверное, если уж лежать в земле, то в таком хорошем месте. Брид заплакала. Дагнер оборачиваться не стал. Он погрузился в молчание, такое, какое обычно соблюдала Линайна. Он ни на кого не смотрел, и никому не хотелось с ним заговаривать.

Линайна погоняла Олоба по дороге на север примерно милю, пока они не оказались у развилки. И тогда, к изумлению Морила, мать повернула налево.

— Эй! Куда мы едем? — спросил Морил.

— В Маркинд, — ответила Линайна.

— Что? Но не к Ганнеру же? — вопросила Брид, резко прекращал рыдать.

— Да. К Ганнеру, — сказала Линайна. — Он сказал, что примет меня и всех моих, если я когда-нибудь стану свободна, и я знаю, что он говорил искренне.

— О нет! Ты не можешь! — сказал Морил. — Нельзя же прямо так!

— А почему нельзя? — возразила Линайна. — Как, по-твоему, мы будем жить без менестреля, который зарабатывал бы нам деньги?

— Мы справимся, ответил Морил. — Я могу петь. Дагнер может… Дагнер…

Он замолчал, попытавшись представить себе, как они с Дагнером дают представление так, как это делал Кленнен. Не получилось. Не знал, что сказать, он замолчал, не желал обидеть Дагнера. Однако Дагнер, похоже, их вовсе не слушал.

— Отец не захотел бы, чтобы мы ехали в Маркинд, — предпринял последнюю попытку Морил. В этом он, по крайней мере, был уверен.

— Не вижу, как твой отец теперь может что-то решать, — сухо отозвалась Линайна. — Уясни вот что, Морил. Я достаточно хорошо знаю, что твой отец был хорошим человеком и лучшим менестрелем Дейлмарка, и я исполняла долг по отношению к нему в течение семнадцати лет. Это — половина моей жизни, Морил, Я ходила босая, научилась готовить и исполнять песни. Я жила в повозке в любую погоду и никогда не жаловалась, Я штопала, убиралась и заботилась обо всех вас. Ваш отец делал такие вещи, с которыми я была совершенно не согласна, но я никогда с ним не спорила и не пыталась идти против него. Мне не в чем себя упрекнуть. Но теперь Кленнен умер, и я свободна поступать так, как сочту нужным. А я считаю нужным выбрать иную судьбу — и для тебя тоже. Понимаешь?

— Наверное, — пробормотал Морил.

Он еще никогда не слышал, чтобы Линайна говорила нечто подобное. Он был испуган и поражен, поняв, что мать не говорила этого уже давно дольше, чем он живет на свете. Ему казалось, что она поступает неправильно, что она ошибается, но не мог найти слов, чтобы ей возразить. Он смог только обменяться с Брид испуганным, беспомощным взглядом. Брид тоже ничего не сказала.

Заговорил Киалан, и голос его звучал довольно смущенно.

— Не мне вам возражать, — сказал он, — но мне все-таки надо в Ханнарт, Линайна.

— Знаю, — ответила она. — Я об этом подумала. Пока ты можешь выдавать себя за моего сына, а потом я найду кого-нибудь, кто отвезет тебя на Север. Я обещаю, что сделаю это, как только смогу. Я знаю, что Хестеван сейчас на Юге. Может быть, Фредлан тоже.

Вид у Киалана был не только смущенный, но и раздосадованный.

— Но Ганнер же должен знать, сколько у вас детей!

— Не думаю, — спокойно ответила Линайна. — Люди, у которых детей нет, никогда не утруждаются пересчитывать чужих. А если он спросит, я скажу, что ты был болен и мы оставили тебя во Фледдене, а теперь забрали.

Киалан вздохнул:

— Ну, ладно. Спасибо, конечно.

— Запомните, — сказала мать, обращаясь к Морилу, Брид и Дагнеру, и Морилу стало очень по себе, потому что «запомни вот что» было любимым присловьем Кленнена. — Киалан — ваш брат. Если кто-то вас спросит, то он лежал больной во Фледдене.

Олоб брел к Маркинду. Морилу показалось, что конек тоже не выглядит счастливым: голова у него была опущена. Самому Морилу было так тошно, что ему чудилось, будто он слышит собственную тоску, будто она жужжит у него в ушах. И как он ни пытался, ему не удалось спрятаться в туманные грезы. Он ярко и с отвратительной четкостью воспринимал все, начиная с листвы живых изгородей и кончал формой носа Киалана. Орлиный нос Киалана был так не похож на носы Дагнера, Брид и Морила, что каждый с первого взгляда должен понять, что он им не родственник. И вообще, зачем выдавать его за родню? И знал ли Кленнен, что Киалану нужно именно в Ханнарт? Кленнен туда не поехал бы, потому что он никогда не ездил в Ханнарт. И почему те шестеро убили Кленнена? Кто они были и что искали в лесу? И почему, ну почему Кленнен отдал Морилу квиддеру, которую ему вовсе не хотелось иметь?

«Я никогда не стану на ней играть, — подумал Морил. — Я буду ее полировать и натягивать на ней струны и, может быть, время от времени стану настраивать, но играть на ней я не буду. Я знаю, что мне надо было бы радоваться, потому что она, должно быть, очень дорогая… Только она не может быть настолько старинной, чтобы принадлежать Осфамерону. Он — слишком давняя история… Но она мне не нравится, и она мне не нужна».

В дальнем конце долины показался Маркинд. Морил невольно пригляделся к нему так, как всегда оценивал незнакомый город. Сонный и благопристойный, решил он. Много не заработаешь. А потом он вспомнил, что едет туда жить, а не петь, и постарался взглянуть на ряды желтовато-серых домов с дружеским интересом. Но вскоре обнаружил, что его больше заинтересовали жутковато крапчатые коровы, которые паслись на зеленых лужках за городом. Линайна поглядывала на коров с удовольствием.

— Помню, мне всегда нравились эти крапинки, — сказала она и пустила Олоба рысью.

Желтые дома быстро приближались. У Морила упало настроение — а ему-то казалось, что оно и так хуже некуда.

Вскоре они уже ехали по усыпанной гравием улице между тихих старинных домов. Дома были высокие, холодные, с закрытыми дверями и ставнями. Народа на улицах было мало. Даже на базарной площади, где под высокими платанами шла торговля, людей оказалось совсем немного, да и те были серьезными горожанами, которые с осуждением смотрели на яркую повозку. Линайна проехала мимо прилавков, не глядя по сторонам, и остановила Олоба у округлой арки ворот в толстой желтой стене. Двое мужчин, охранявших ворота, вышли из-за них и с явным изумлением воззрились на повозку.

— У тебя здесь дело? — спросил один из них у Линайны.

— Конечно, — высокомерно ответила она. — Иди и передай Ганнеру Сажерсону, что приехала Линайна Торнсдотер.