— Я знаю тебя, — негромко сказал Амфитрион, уверенный, что старик прекрасно слышит его. — Ты Тиресий, знаменитый прорицатель и уроженец Фив. Креонт еще жаловался, что как раз дома, в Фивах, ты объявляешься реже всего — особенно когда нужен позарез.

Старик с полным безразличием пожал плечами. Крупная муха, жужжа, села ему на щеку и деловито засучила передними лапками, но он даже не попытался согнать ее.

«В конце концов, — отрешенно подумал Амфитрион, — если я могу сидеть на земле, а этот слепец на бревне, то почему бы мухе не сидеть на его щеке?»

— Ты — Тиресий, — повторил Амфитрион, стряхивая с рук сверкающие капли. — Прорицатель. Говорят, тебя ослепила Афина за то, что ты видел ее обнаженной, но взамен дала дар прозрения.

— Говорят, — равнодушно отозвался Тиресий.

Голос его оказался неожиданно низким и звучным.

— А еще говорят, что тебя ослепила Гера, когда в ее споре с Зевсом о том, кто больше испытывает наслаждения в любви — мужчина или женщина? — ты принял сторону Зевса и сказал, что женщина берет себе девять частей наслаждения, мужчина же — всего одну часть. Гера ослепила тебя, а Зевс наградил прозрением.

— Говорят, — тем же тоном ответил старик.

— Так где же правда?

— Не знаю.

— Ну что ж, — Амфитрион встал, отряхнул колени и приблизился к ясеню, за которым сидел Тиресий, — во всяком случае, ты не можешь пожаловаться на несправедливость богов.

— Я и не жалуюсь, — спокойно сказал старик, глядя куда-то в сторону своими провалами вместо глаз. — Боги справедливы. Я даже могу представить себе бога, который отнимет у тебя, Амфитрион Персеид, твой дом, твою жену (Амфитрион вздрогнул), твоих детей и имущество, одарит тебя сотней болезней, а потом в награду за терпение даст взамен другой дом, другую жену, другое здоровье, других детей и другое имущество… Да, такой бог тоже будет справедлив. Но скажешь ли ты, что он еще и добр, этот бог?

Амфитрион отрицательно покачал головой, забыв, что Тиресий не может его видеть.

Слепец неторопливо протянул руку, его толстые пальцы безошибочно нащупали цветок шиповника, но Тиресий не сорвал его — так, подержал и отпустил, отчего куст слегка закачался, играя солнечными пятнами.

— Вот так и ты, внук Персея, так и я, зрячий слепец, — тихо бросил старик, — как вольный цветок в руке богов: могут погладить, могут сорвать, а могут…

— А могут и палец наколоть, — закончил Амфитрион, катая каменные желваки на скулах.

— Могут, — усмехнулся Тиресий. — Я не способен увидеть тебя земными глазами, гордый внук знаменитого деда, но я чувствую исходящее от тебя дыхание Ананки-Неотвратимости. Если ты хочешь о чем-то спросить меня — спрашивай, потому что я скоро уйду. Или уходи первым и ни о чем не спрашивай.

— Когда я умру? — неожиданно для себя самого спросил Амфитрион, вглядываясь в безмятежное лицо слепца, заросшее редкими мутно-белесыми волосами, похожими на лишайник, растущий в пещерах.

— Нескоро. Хотя и неожиданно.

— Как я умру?

— В бою. Такие, как ты, редко умирают дома.

— У меня… у меня будет наследник?

— Да. Но тебе придется бороться за него с богом; и сперва победит бог, а потом — ты. Большего я тебе не скажу.

— Кто… кто побывал у меня дома той ночью?!

Почему-то Амфитрион не сомневался, что Тиресий твердо знает, о какой ночи идет речь.

Старик не ответил. Он грузно, долго разгибая хрустящие колени, поднялся с бревна и замер, опираясь на невесть откуда взявшийся посох и глядя поверх плеча Амфитриона.

— Я слышал гул голосов, — наконец разлепил бескровные губы Тиресий. — Он доносился с Олимпа. И тот голос, которым гремит гром, возвестил, что у смертной женщины из рода Персея Горгоноубийцы вскоре родится великий герой. Скажи своей жене, о благоразумный Амфитрион, что она носит сына Зевса, — и покушения на ее жизнь прекратятся.

Позади Амфитриона раздался сдавленный вскрик. Он быстро обернулся — и увидел белую как снег Алкмену, стоящую у источника и испуганно прижимавшую руки к груди. Амфитрион бросился к жене, крепко обхватил ее и привлек к себе — словно хотел втиснуть Алкмену внутрь, в свое бешено стучащее сердце.

«Ты слышала?» — спрашивало это сердце, огромно-неистовое, оглушающее, готовое разорвать грудь и огнем выплеснуться в мир, сжигая его или перестраивая заново.

«Да».

«Ты веришь его словам?»

«Да».

«Я люблю тебя…»

«Я люблю только тебя».

«Я знаю».

…Когда Амфитрион вновь посмотрел туда, где раньше находился Тиресий, там уже никого не было. Недвижимо стоял старый ясень, от источника, чья вода излечивает все болезни, кроме смерти и ненависти, в спину тянуло прохладой, расправлял свои розовые лепестки потревоженный цветок шиповника, и небо над рощей было бездонно-голубым и невинным, как взгляд новорожденного бога.

«Скажи жене, о благоразумный Амфитрион, что она носит сына Зевса, — и покушения на ее жизнь прекратятся…»

— Тиресий не сказал, — Амфитриону казалось, что он кричит, как тогда перед скачкой над обрывом, но на самом деле он лишь беззвучно шевелил губами, — он не сказал: «Твоя жена носит сына Зевса». Нет, он сказал: «Скажи жене… скажи — и покушения прекратятся!»

— Я боюсь, — еле слышно сказала Алкмена. — Я очень-очень боюсь…

— Не надо, — ответил Амфитрион. — Зевс охранит тебя от всех бед.

— А ты?

— И я.

— Той ночью, — Алкмена ткнулась лбом в плечо мужа, — той ночью… кто был у меня первым? Ты — или Он?

— Я, — отчетливо произнес Амфитрион, радуясь, что жена сейчас не видит его лица, подобного лицу воина, чью открытую рану лекарь промывает кислым вином, — я был первым. Я был первым, а Он — вторым. Ты носишь сына Зевса, женщина из рода Персея. И ты ни в чем не виновата. Так что нам незачем ехать в Дельфы.

«Я достаточно громко сказал это, Тиресий? — мысленно спросил он. — Достаточно громко, чтобы услышали все, кому надо?!»

И улыбнулся, счастливый произнесенной ложью.

Когда Амфитрион с Алкменой вернулись в храм — а это случилось отнюдь не скоро, — там царили волнение и суета. Бегавшие туда-сюда жрецы расступались перед Алкменой, испуганно косясь на нее, храмовые рабы почтительно отводили глаза и украдкой творили охранные жесты, а пришедшие с Амфитрионом солдаты толпились во дворе, многозначительно переглядываясь, и на лицах их были написаны восторг и гордость.

— Что случилось? — Амфитрион ухватил бледного Ликимния за плечи и слегка встряхнул (лучшего средства для развязывания языков он не знал; вернее, знал, но оно не годилось для родственников).