Мы отрядили на берег разведку, — продолжал он, — и те, вернувшись, доложили, что на дальнем берегу этого полуострова есть удобное место, где можно пристать к берегу, но там лежат три каких-то черных горбатых предмета. Сначала они приняли их то ли за моржей, то ли за туши небольших китов, выброшенных на берег. Потом один человек признал в них лодки, сделанные из шкур. Много лет назад он участвовал в набеге на Ирландию и на западном берегу видел похожие лодки, настолько легкие, что их можно на руках вынести на сушу и перевернуть вверх дном.

Мысль, что эти лодки принадлежат диким ирландцам, должен сказать, была не так невероятна, как может показаться. Когда норвежцы впервые прибыли в Исландию, то обнаружили на острове кучку ирландских монахов-отшельников, живших в пещерах и маленьких хижинах, трудолюбиво выстроенных из камней. Коль скоро этим монахам удалось пересечь море между Шотландией и Исландией на хрупких коясаных лодках, почему бы им не забраться еще дальше? Но Торвальд в этом усомнился. Тюркир рассказал, что Торвальд послал его с дюжиной вооруженных людей подобраться к странным лодкам по суше, а сам с остальными пошел на веслах вдоль берега, чтобы подойти с моря. Их ждала совершенная неожиданность. Под перевернутыми лодками спали девять чужаков. Наверное, то были рыболовы или охотники, поскольку вооружены они были луками и стрелами, охотничьими ножами и легкими копьями. Услышав скрип весел, они вскочили на ноги и схватились за оружие. Некоторые грозили, натянув луки и целясь в приближающихся норвежцев. Другие попытались спустить легкие лодки на воду и сбежать. Люди Торвальда, бывшие на берегу, выбежали из-за деревьев и в короткой схватке одолели незнакомцев, всех, кроме одного, которому удалось удрать на самой маленькой из кожаных лодок.

— В жизни не видел, чтобы лодка шла так быстро, — сказал Тюркир. — Казалось, она летит, едва касаясь воды, и нашей лодке за ней было не угнаться. Поэтому мы дали ей уйти.

Восемь скрелингов, которых схватили наши люди, явно не были ирландцами. По словам Тюркира, больше всего они походили на людей-лыжников с севера Норвегии. Низкорослые, широколицые, с темно-желтой кожей и узкими глазами. Волосы у них черные, длинные и клочковатые, а речь гортанная, визгливая, похожая на крики встревоженной сойки. Вся одежда у них была сшита из шкур: кожаные штаны, кожаные куртки с хвостами и кожаные сапоги. Все открытые части тела намазаны жиром или сажей. На вид они — люди, но такие приземистые и темные, словно вылезли из-под земли. Пытаясь вырваться из рук норвежцев, они извивались, кусались и царапались.

Дальше рассказ Тюркира принял мрачный оборот. Один из пойманных скрелингов вывернулся из крепких рук державшего его человека, выхватил костяной гарпун, спрятанный на переду его свободной куртки, и вонзил в бедро обидчику. Гренландец взревел от боли и ярости, ударил этого человека головой о камень так, что тот потерял сознание, а потом в ярости воткнул свой короткий меч в тело пленника. С этого и началась резня. Люди Торвальда набросились на скрелингов, рубя и коля их, словно хищных зверей, до тех пор, пока последний из них не испустил дух. Потом люди Торвальда топорами порубили кожаные лодки в клочья, после чего поднялись по лесистому склону на вершину полуострова, а корабельная ладья пошла обратно к кнорру.

— На вершине мы остановились, — вспоминал Тюркир. — Торвальд дал нам короткую передышку, мы легли на землю и по какой-то странной причине все разом уснули, словно околдованные. Часа через два меня разбудил громкий голос, который воззвал: «Возвращайтесь на корабль! Хотите сохранить свои жизни — возвращайтесь на корабль».

На этом месте рассказа Тюркира некоторые из слушателей обменялись недоверчивыми взглядами. Все знали вторую причуду Тюркира: кроме необычного акцента и странной внешности, у него была привычка к мысленному блужданию. Время от времени он ускользал в какой-то воображаемый мир, где слышал голоса и встречал неизвестных. В таких случаях лицо Тюркира тускнело, он погружался в долгие разговоры с самим собой, непременно на своем германском наречии. Безвредная привычка, и все, кто его знал, переглядывались и поднимали брови, словно говоря: «Ну вот, Тюркир опять взялся за старое, витает в облаках. Чего еще ждать от немца, которого вытащили из его лесов?»

Но в тот вечер в Браттахлиде Тюркир утверждал, что его пробудил от дремоты, последовавшей за смертью скрелингов, громкий голос, необычайно гулкий и раскатистый, подобно грому. Казалось, он звучит то издалека, то прямо над ухом.

Невозможно было понять, с какой стороны — будто с неба или сразу со всех сторон.

Можно предположить, что Торвальд сам не слышал таинственного голоса, но, наверное, нетрудно понять, что он и его люди поступили очень глупо. Тогда он послал человека на открытое каменистое место, откуда просматривался фьорд, я наблюдатель крикнул, что приближается целая флотилия кожаных лодок. Очевидно, скрелинги шли мстить. Оставшиеся на берегу скатилась по каменистому склону, цепляясь за кусты и хватаясь за деревья, и бросились к своему кораблю. Едва оказались на борту, тут же подняли якорь и принялись выгребать прочь из залива, надеясь, что ветер им поможет выбраться, так сказать, сухими из воды. Даже самые бестолковые сознавали, что иначе кнорру не уйти от преследующих его кожаных лодок.

Лодок было по меньшей мере три десятка, и в каждой по трое скрелингов. Оказавшись на расстоянии выстрела, двое из них в каждой лодке сложили весла, достали легкие луки и начали пускать стрелы в норвежцев. Третий же греб, сохраняя расстояние до кнорра и поворачивая лодку так, чтобы товарищам было легче целиться. Торвальд и двое моряков вспрыгнули на гребные скамьи и, размахивая мечами и секирами, призывали скрелингов подойти ближе и сразиться врукопашную. Но туземцы держались поодаль. Норвежцы, вероятно, казались им великанами. Лучники скрелингов сыпали стрелами. Кнорр медленно продвигался к устью пролива, где можно было бы поставить парус. Туземцы не отставали. Стрелы свистели, время от времени хлестко врезаясь в дерево. Лучники скрелингов стреляли, сидя в лодках, и были ближе к воде, чем их противники на кнорре с высокими бортами — это давало преимущество норвежцам. Большая часть стрел уходила вверх и пролетала над головами, не причиняя вреда. Некоторые попали в парус и торчали из него, как иглы дикобраза.

Через полчаса туземцы прекратили стрельбу. У них кончились стрелы, и они видели, что норвежцы уходят полным ходом. Одна за другой кожаные лодки повернули обратно, и кнорр свободно вышел в море.

— Только тогда, — сказал Тюркир моему отцу, — мы заметили, что твой брат Торвальд ранен. Стрела скрелинга нашла щель между верхней доской и его щитом и попала ему в левую подмышку. Это была всего лишь стрела, но она так глубоко вошла в тело, что наружу торчала едва ли на два пальца. Торвальд попытался вытащить стрелу. Но она, предназначенная для охоты на тюленя, имела тройной зубец. Пришлось поворачивать и тянуть изо всех сил, чтобы вытащить ее, и когда стрела наконец вышла, из раны ударила струя темно-красной крови, а на зубцах остались клочья мяса. Торвальд засмеялся своим гулким смехом:

«Это жир моего сердца, — пошутил он. — Я сказал, что хотел был провести остаток своих дней в этом месте, и думаю, так оно и будет. Вряд ли я выживу после этой раны. Коль скоро умру, желаю, чтобы меня похоронили здесь, на верхушке мыса, чтобы со всякого плывущего мимо корабля была видна моя могила».