Корзинка опустела, бутыль с водой иссякла, но в камеру больше никто не приходил.

Уида стояла у раскрытых клавикордов и била пальцем по одной и той же клавише: раз, другой, третий… десятый, двадцатый… Одинокая нота наполняла весь дом Адобекка, все пять этажей узкого здания, втиснутого между другими подобными же строениями. Ни одна комната не осталась не потревоженной, повсюду проникал резкий звук, в котором слышалось то отчаяние, то попытка успокоения, то печаль, то ярость.

Грусть расплывалась по хорошеньким старинным портретам, вывешенным в маленьких столовых, – на первом этаже, возле кухни, и на пятом, у спальни самого хозяина дома, господина Адобекка. Беспокойно вздрагивали цветы в широких деревянных ящиках, украшающие кабинет – самую светлую комнату дома. Скупо разбросанные по стенам солнечные пятна как будто начали перемещаться, сгоняемые с места назойливым повторением ноты. Шевелились листки бумаги на столе Адобекка, жались друг к другу нотные знаки в тетрадях Эмери, сползались плотнее и спутывались нитки в вышивальных корзинах Ренье, любителя рисовать иглой.

Дом звенел тревогой, а нота все звучала и звучала.

Эмери долго стоял у двери комнаты, где находилась Уида, не решаясь войти. Эльфийская дева, которую он нашел ради принца Талиессина, продолжала оставаться для молодого человека загадкой. Прежде всего потому, что он не слышал в ней музыки.

Эмери мог найти музыку во всем: в стуке капель, в шагах за окном, в ругани возчиков, в выкликах торговок. Он слышал мелодию каждого человека, которого встречал, и всегда мог наиграть главную музыкальную тему любого из своих знакомцев.

Из-за своего дара Эмери почти никогда не ошибался в людях: чуткое ухо мгновенно улавливало фальшь, отступление от мелодии.

Но Уида в присутствии Эмери «молчала». Для нее он не находил музыкальной темы.

Эмери отказывался поверить в то, что эльфийская дева не обладает собственной музыкой – такое было бы, с его точки зрения, просто невозможно. Она скрывалась от него, это вернее. Будь она чужда музыке, она никогда не вложила бы в одну-единственную ноту столько смысла и силы.

Наконец он вошел.

Уида обернулась на звук шагов, чуть раздвинула губы в улыбке.

– Я звала тебя.

– Знаю, – проворчал он. – Что ты хотела сказать?

– Ты разозлился.

Она отошла от клавикордов, уселась в кресло, лениво пролистала тетрадь с нотными записями. Отбросила в сторону.

– Где мой жених?

Эмери наклонился, поднял тетрадь. Женщина наблюдала за ним с усмешкой. Она была сейчас некрасива: очень темная, растрепанная. Потертый корсаж едва стягивал длинную бесформенную рубаху с рукавами, распущенные завязки болтались.

– Куда подевался мой жених? – повторила Уида.

Эмери остановился перед ней. Она запрокинула к нему лицо, и он увидел злые огоньки в ее глазах.

– Он сбежал, верно? – сказала Уида. – Удрал. Он от меня удрал, да?

– Уида, – проговорил Эмери, – скажи, почему я не слышу твоей музыки?

Она не изменила ни позы, ни выражения лица. Так и осталась сидеть, точно крестьянка, разбирающая ягоды для варенья, с расставленными коленями, а лицо ее было плаксивым и недовольным.

– Если ты ее услышишь, ты влюбишься, – ответила она с кривой ухмылкой. – А я обещана не тебе, а наследнику престола. Для чего тебе страдать, Эмери? Из страдания ничего хорошего не выходит. Моя музыка предназначена только для моего жениха, а он сбежал. Как ты думаешь, что это значит? Ему уже донесли, что я нехороша собой и что нрав у меня гадкий?

– Думаю, он вообще о тебе ничего еще не знает, – ответил Эмери. Он был слишком поражен ее признанием, чтобы думать сейчас о Талиессине.

Она взяла его за руку:

– Королева тоже не должна пока знать, да? Никто не должен?

– Уида, – Эмери растерянно прошелся по комнате, погладил мимоходом крышку клавикордов, – скажу тебе все как есть. Та девушка, возлюбленная Талиессина, она умерла, и я не представляю себе…

– Лучше ответь, – перебила она, – как ты считаешь: теперь Талиессин в безопасности?

Эмери уставился на нее удивленно:

– Поясни.

– Сколько убийц подослал к нему, по-твоему, герцог?

– Одного…

Она резко щелкнула пальцами.

– Ладно, Эмери, будем рассуждать по-другому. Предположим, тебе нужно убить принца Талиессина. Непременно нужно, понимаешь? Обязательно. Сколько убийц ты отправишь к нему? Одного?

Эмери молчал.

– Куда он уехал? – спросила Уида мягче. И добавила: – Я не хотела тебя обидеть.

– Ты не обидела меня… Никто не знает, куда он сбежал.

– У него есть цель?

– Уида! – закричал Эмери. – Я пытаюсь тебе объяснить: Талиессин почти мальчик, и он только что потерял возлюбленную, которая умерла вместо него. Какая у него может быть цель?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Разделаться с врагами, например. Взойти на престол вопреки всем их интригам. Мало ли какая цель может быть у молодого человека.

Она переменила позу, устроившись в кресле с ногами, и добавила:

– Я ведь должна полюбить его.

* * *

Господин Адобекк проснулся в своей роскошной кровати под балдахином и, едва открыв глаза, ощутил нечто неладное. Тяжелые занавеси балдахина шевелились, хотя никаких сквозняков в комнате не было: об этом тщательно заботился Фоллон. Адобекк потянул за шнур, раскрывая занавеси, и в первое мгновение застыл от ужаса: прямо на него смотрело бледное лицо.

Лицо улыбалось. Затем руки в шелковых белых перчатках ухватились за стойки балдахина, мелькнули ноги в чулках и взвихренные кружевные юбки: исполнив акробатический прыжок, некая юная дама с обезьяньей ловкостью спрыгнула с балдахина и предстала перед Адобекком.

Дама была преступно молода и явно злоупотребляла косметикой: гигантские тени окружали ее глаза, кроваво-красные губы были искусственно увеличены почти в два раза, а алые точки румян на скулах производили впечатление чахоточного румянца.

Волосы дамы были убраны под покрывало, а платье являло собой нечто среднее между разудалым пеньюаром и погребальным саваном.

– Мы, озабоченные представительницы благотворительного общества попечения о бедных преступниках, встревожены отсутствием сведений касательно известного вам убийцы, – тонким голосом заговорила дама.

– Ренье! – взревел Адобекк, могучим пинком отбрасывая одеяло и вскакивая. – Какая чума занесла тебя на мой балдахин?

– Я уже говорила вам, сударь, что мы, озабоченные представительницы… – пропищал Ренье.