Наталья стоит, сложив руки на груди, словно статуя, которая по определению никогда с места не сойдет. Надя немедленно смывается в подсобку. У Марины Сергеевны очень недовольный вид.

– Ну, давайте я туда схожу после работы, – говорит Ася.

А и в самом деле, почему бы не сходить? И живет она не столь далеко – на Пискунова. Полчаса ходу до Рождественской, если быстро идти. А если медленно – сорок минут. Вполне можно прогуляться. Всяко лучше, чем одной дома сидеть вечером и в телевизор пялиться.

А что еще делать? Нечего, в том-то и беда…

Ну вот разве что соседка Маша зайдет. Хотя нет, она еще вчера обмолвилась, что сегодня зажигает в каком-то ночном клубе… звала Асю с собой. Чего, говорит, ты вечно дома киснешь?! Нет уж, лучше Ася пойдет исполнять свой гуманитарный долг, чем где-то что-то будет зажигать! Каждому свое!

– Давай, топай, – бурчит Наталья, словно подслушав ее мысли. – Вечерами от скуки небось помираешь? А тут доброе дело сделаешь. В собственных глазенках возвысишься. Глядишь, наконец-то себя зауважаешь!

Ася смотрит на часы – недолго ей осталось терпеть Натальину тиранию! – и фыркает:

– Ты так говоришь, будто делать доброе дело – это что-то совершенно нелепое!

– Совершенно нелепо на ночь глядя на Рождественку тащиться, – отрезает Наталья. – Как было при Горьком дно, так и осталось. Помнишь, в школе пьесу «На дне» проходили? Вот там оно и было. И сейчас есть! Самое криминальное место, почти как Автозавод. К тому же сейчас на Рождественке проезжую часть заново мостят. Все в песке, ни пройти ни проехать. А ремонт делают чебуреки. Гастарбайтеры, понимаешь? Смотри, затащат в подворотню да так отделают, что месяц будешь враскоряку ходить.

Ася изумленно раскрывает глаза – что это с Натальей, что она вдруг решила позаботиться об Асе?! – но та тут же влепляет:

– А может, ты только и мечтаешь, чтобы тебя отделали, а то небось уже позаросла народная тропа!

И уходит в лабораторию, потому что в этот момент появляется новый посетитель. Заносит в компьютер его данные Марина Сергеевна, потому что Ася стоит, как прибитая к полу, и еле сдерживается, чтобы не расплакаться.

Достала-таки ее Наталья…

Марина Сергеевна поглядывает на Асю сочувственно, но ничего не говорит. А что она может сказать? У нее-то есть муж, а значит, само собой разумеется, ничего не позаросло, никакая народная тропа. У Натальи тоже есть какой-то неведомый кавалер, и Надя замужем, а у Аси – никого.

У Вали, лаборантки из шестнадцатого кабинета, тоже никого, но Валя еще молодая, а Ася… Ася уже пожилая, можно сказать. А все равно – одна-одинешенька.

Почему?

Честно говоря, ей вполне хватило первого замужества. Если бы Виталик не погиб, они, наверное, все же так и так развелись бы. Жаль, что не осталось ребенка – тогда Ася вообще не чувствовала бы одиночества. И потребности в сексе у нее особо не было. Как-то не могла вспомнить, чтобы хоть разок возносилась с Виталиком на те самые вершины, о которых кино снимают, книжки пишут и о которых подробно исповедуются в Интернете и по телевидению все, кому не лень. Врут, пожалуй, часто думала Ася. Одна соврала – и все повторяют, потому что неохота отставать. А может, и не врут, просто она это не узнала – да и знать не хочет. Это ненормально, что она никогда не волновалась рядом с мужчиной? Наверное, нет. Наверное, это и есть ужасная штука под названием фригидность. Ну, такая она уж есть, Ася Снегирева! Такая есть.

Фригидная.

* * *

«Дорогая Ночка!» – начиналось письмо Климова, и эта немолодая женщина, его бывшая жена, невольно улыбнулась, потому что только он, Константин, так ее называл когда-то. А она звала его Кот. Такие милые прозвища влюбленных молодоженов… потом эти прозвища на долгие годы канули в Лету вместе в любовью и браком, а теперь вдруг взяли да и вынырнули оттуда!

«Ну надо же, он еще жив!» – порадовалась она от всей души. И в Париже – в Париже!!! – живет, подумать только! А она там была не далее как в прошлом году, и сын с женой туда ездили в свадебное путешествие, и никто даже не подозревал, что его отец находится именно там! Наверное, сына в гости решил позвать, вот и написал. Спохватился, ну надо же!

Наконец-то. Лучше поздно, чем никогда!

«Дорогая Ночка! Уж не знаю, с каким настроением ты откроешь это письмо… но погоди, не вспыхивай, не злись, не рви его, а дочитай до конца. Ведь это письмо с того света. Если ты его читаешь, значит, меня уже нет в живых».

Бывшая жена Климова недоверчиво смотрела на эту строку, видя в ней что-то необычайно несправедливое.

Да как же это так? Получить письмо от первого мужа лишь для того, чтобы узнать, что он – мертв?! Нелепость какая. Зачем вообще тогда было писать?!

Она снова опустила глаза к бумаге.

«…значит, меня уже нет в живых. Проклятый канцер взялся пожирать меня с усердием, достойным лучшего применения… Скоро, как я понимаю, пожрет и совсем. Операцию мне сделали, говорят, что пойду на поправку, но чует мое сердце, что меня просто зашили, потому что… потому что медицина, черт ее возьми, бывает бессильна слишком часто. И вот я решил подбить, так сказать, бабки. Смешное выражение, правда? Знаешь, Ночка, мне совсем не так весело, как может показаться по этому одурелому письму. Мне невыносимо хреново, а больше всего хреново – от одиночества, в котором я приближаюсь к концу. Ужасно хотелось бы увидеть сейчас тебя и сына… Зря, конечно, ты когда-то, когда мы разводились, запретила нам с ним видеться…»

Женщина, которую в давние времена звали Ночкой, вскинула брови. Честно говоря, она совершенно забыла об этом, это было так давно… больше двадцати лет назад… нет, ну кто воспринимает всерьез такие вещи?!

А Константин воспринял. И теперь ни ей не съездить к нему в Париж, ни сыну… Вот же досада!

Однако надо же все-таки дочитать!

«…запретила нам видеться и даже от алиментов отказалась. Впрочем, я всегда уважал твою принципиальность, а потому не лез с излияниями отцовских чувств».

Она горестно стиснула губы. В их с сыном жизни бывали дни, когда они выбирали, выпить газировки за три копейки – или поехать на трамвае. И на хлеб и молоко собирали деньги по всем карманам. Какая она дура была, что отказалась от алиментов! Правда, она очень скоро вышла замуж за весьма преуспевающего человека – и все бытовые проблемы разом разрешились. Следующий ее брак был тоже очень удачен. Она была красавица, мужчины гонялись за ней, она могла выбирать… И выбирала, кого хотела. Она уже несколько лет жила одна – третий муж скоропостижно скончался, – но, странным образом, ощутила себя вдовой только сейчас, во время чтения этого прощального письма Константина Климова. У нее даже слезы навернулись на глаза от жалости… к кому? Ну, к Климову, само собой. И к себе, его вдове, конечно!

«Какую бы горечь ты ни таила в душе все эти годы, надеюсь, ты, Ночка, простишь меня теперь, и не только потому, что живые всегда прощают мертвых. У меня есть кое-что… оно поможет мне загладить свою вину перед тобой. Это деньги, которых, как ты знаешь, никогда не бывает слишком много. Думаю, что ты богата благодаря двум своим мужьям, которые пришли мне на смену. Думаю, что мой сын тоже не бедствует. Насколько мне известно, у него уже есть ребенок. Так вот, этого моего внука я и назначаю моим наследником. Я хочу завещать деньги моим генам… помню, именно это выражение встретил я в одном чудесном детективе Дика Фрэнсиса, которого ты когда-то так любила. Я его тоже полюбил с годами. Мне кажется, именно когда я прочел эту фразу, у меня и зародилась идея – отдать мои очень немалые деньги моим генам… Пусть они будут счастливы! Только это должны быть НЕПРЕМЕННО мои гены, понимаешь? Потому что три миллиона евро – в недвижимости, акциях и на банковском счете – хотят принадлежать только моей родной капельке».