Что делать?

– Велкам! – сердечно говорю я и делаю приветственное движение стаканом.

Не очень удобно, что я встречаю их со стаканом вина в руке. Но то, что почти вся бутылка уже во мне, – безусловно, хорошо. Иначе за этот час я бы издергался и не знал, что думать.

– Смотри-ка, вино дует, – на чистом русском языке обращается Маэстро к спутнице. – Какие нынче соискатели пошли!

«Француженка» делает неуловимое мимическое движение, которое может означать следующее:

«Отстань. Не будь занудой».

«А чего ты, собственно, ожидал от соискателя? Все они такие».

«Я бы на его месте тоже позволила себе стаканчик».

Но постойте! На чистом русском языке?

О нет!

Это не просто русский язык, это язык московский!

Более того, это язык, точнее, тончайшая интонация настоящего московского интеллигента, который в отличие от интеллигента питерского или провинциального может позволить себе не только желчность, угрюмость или склонность к рефлексии, но и самоиронию. В этом голосе есть изрядная доля самоиронии! В этих якобы простонародных «дует», и «смотри-ка», и «нынче», и «пошли» – чувствуется привычка человека к словам, умение выговорить их так, чтобы каждому слову дать новый вкус и новый звук. «Смотрите, – говорит он тем самым, – я раскрасил эти обычные слова специально для вас, самые простецкие слова сказаны по-особому, отчего они уже и не простецкие, а, наоборот, очень и очень камерные, только для своих!» О, самоирония! Свойство умных и сильных, сплав чувства и разума. Хотите в толпе проходящих мимо вас людей различить действительно достойного человека? Ищите легкомысленное, насмешливое отношение к себе! Все болваны надуты и надменны. Громкими непонятными словами они оберегают накопленный статус. Жалкие крупицы своих так называемых способностей и заслуг они пытаются сложить в то, чем другой сорит налево и направо, чем он дышит, в талант, в невесомый летучий дар, в ежедневное сотворение собственного мира из самых заурядных пустяков, из сора. От одной интонации высоколобых болванов хочется блевать через все парапеты. Особенно когда они пытаются играть роль интеллектуала! О-о-о!.. Тогда уж совсем невозможно находиться рядом! А мой «итальянец», оказывается, москвич. И дама, видимо, тоже! Какой подарок!

– Тогда мы тоже выпьем! – воодушевленно говорит Маэстро. – Что скажешь, Катюша?

– Конечно, выпьем! – азартно и лукаво отвечает Катюша.

Конечно, она русская. Почему я сразу не догадался? У каких женщин встречаются эти полувосточные иконописные черты лица? Только у русских. Вот и славно. Я ее почти люблю.

– Прошу! – говорю я.

Хорошо, что я выпил вина, даже если нарушил какие-то правила. Без вина я бы чувствовал себя скованно. Но и Маэстро ведет себя весьма развязно.

– Тащи сыры! – командует он и в этот момент видит мою пирамиду. – О, Катя! Смотри, что он тут выстроил! Какой-то Тадж-Махал!

Очаровательная Катя обращает взгляд к сырам.

– Ой, шишка! – восклицает она.

Я про себя чертыхаюсь. Все-таки шишка.

– Нет, это роза, – поправляет Маэстро. – Специально для тебя, я догадываюсь.

Я чувствую, что краснею. Что я там хотел сказать про геометрию, которая превратилась в прекрасный цветок?

Маэстро тем временем держит в руках бутылки и рассматривает их откровенно скептически.

– Посмотри, что он нам набрал! – обращается он к прекрасной Кате.

Маэстро вообще держится так, словно мы вместе с ним давно съели пуд соли.

Катя бросает на бутылки беглый взгляд и тонко улыбается.

– Неужели нельзя было взять обычные чилийские или юаровские вина? – неожиданно сварливо бубнит Маэстро. – Придется нам пить это старье!

– А я бы выпила чего-нибудь легкого. Розового, например, – говорит Катя. – Особенно с этим милым сырным цветком!

Последний глоток розового вина становится у меня в горле колом. Что за несчастье? Повезло случайно угадать желание прекрасной спутницы экзаменатора, сотворить ради этого целую розу из сыров, а потом взять да и прихлопнуть вино в гордом одиночестве! Какая нелепость!

– Можно сбегать, – сдавленно говорю я.

– Какое там «сбегать»! – сердито отвечает Маэстро. – Выбор соискателя священен. Я представляю, какой счет нам выставят вот за эту, например, бутылочку!

Я чувствую ответное раздражение. Не хватало только упрекать меня в растратах. Предупреждать надо.

– Чилийских там не было! – коротко говорю я. – Юаровских тоже. Только французские и немного итальянских.

Про легкомысленные немецкие рислинги я умалчиваю.

– Как не было? – Маэстро прямо-таки злится. – Целый стенд прямо у дверей. Входишь – и вот они…

Тут его лицо меняется. Женщина оказывается рядом и тоже смотрит на меня во все глаза.

– Володя, он ведь в главный подвал ходил, – многозначительно роняет она.

– В главный подвал, – эхом повторяет Маэстро. Брови его ползут вверх.

На минуту повисает пауза. Я понимаю, что сделал что-то из ряда вон выходящее.

– Вина для соискателей хранятся здесь. – Маэстро указывает на дверь, которую я почему-то заметил только сейчас.

Нормальная широкая дверь светлого полированного дерева. С табличкой «Wines». А вход в мой подвал вдруг оказывается низким и почти незаметным проемом в углу. Как меня туда понесло?

– Там совсем другое. Хозяйские вина. Частная собственность.

Мой московский «итальянец» явно растерян.

– Счет, говоришь? – усмехается Катя. – Ну-ну. Будет тебе счет. А еще будет скандал. Хотя ничего страшного. Попробуем уладить по-хорошему…

– Погоди ты! – Маэстро прерывает ее совсем уж по-семейному. – И что там, в главном подвале?

Я пожимаю плечами.

– Пыль. Темень. Очень много вина. В общем, ничего особенного.

Ага, обычный подвал. У моего дедушки был такой же, только поменьше.

Двое обмениваются взглядами.

– Нас не пустили, – с сожалением поясняет Катя. – Даже за очень большие деньги. Сказали, что это не входит ни в одну из экскурсионных программ.

Мужчина с сожалением кивает.

– Скелеты там были? Змеи? Отрезанные головы? Что-нибудь страшное? – любопытничает Катя. – О главном подвале ходят легенды!

Я вздрагиваю и мотаю головой.

– Ничего похожего. Только пыль и вино. Бесконечные, – здесь мне пришлось сглотнуть, чтобы унять брезгливое содрогание, – бесконечные стеллажи с бутылками.

Скелеты? Змеи? Если бы я знал, в жизни бы туда не пошел!

– Скелеты должны быть, – уверенно и как-то буднично говорит Катя. – Только за последний год там погибло девять человек. А захоронений не проводилось как минимум шесть лет. В бюро нам рассказывали. Неужели нет скелетов?