– Вы – отец?

На что Амар отвечает, как может отвечать только Амар:

– Она моя дочь, но я ей не отец.

– Объясните ей... – просит майор.

– Клара...

Теперь взял слово я. Я осторожно зову ее, насколько это в моих силах, как будто пытаюсь разбудить лунатика:

– Клара...

Она пронзает меня тем же взглядом, что и вояку с серебряными бровями. Она повторяет:

– Я хочу его видеть.

И я, помогший ей появиться на этот свет, сознаю, что она будет повторять это, пока не увидит Кларанса.

Малышня уже бежит к нам по залитой солнцем дороге.

– Симон, посади детей в машину и скажи остальным, чтобы не высовывались!

Симон подчиняется приказу Хадуша, как всегда – не колеблясь.

– А кроме вас, кто здесь еще может распоряжаться?

Значок парашютиста, приколотый к груди майора, обиженно блестит мне прямо в глаз.

– Я ее брат, – говорю, – я ее старший брат.

Голова майора кивает, что поняла.

– Мне нужно с вами поговорить, – коротко заявляет он.

Потом берет меня под руку и отводит в сторону.

– Слушайте, старший брат...

Он говорит очень быстро.

– Сент-Ивера убили, зверски, зарезали, прямо говоря, на него просто невозможно смотреть. Если ваша сестра туда пойдет, она не выдержит.

Полицейский заслон расступается. Навстречу – журналистская машина, обдав нас воздушной волной, устремляется к Парижу. Вечный метеор плохих новостей.

– А когда она увидит фотографии в газетах, думаете, ей будет легче? Вы готовы показать его кому угодно, только не ей?

Пауза. Мы смотрим на Клару. Хадуш и Мо стоят несколько поодаль. Амар – снова в белом «шамборе». А Клара... для нее солнце остановилось и земля перестала вертеться.

– Если вы хотите от нее избавиться, придется тащить ее силой.

И все это шепотом. Приглушенные слова. Притихший свадебный табор в траве у дороги, немые солдаты в форме, глухая тюрьма – впервые она мне кажется такой громадной, – застывший воздух, рассекаемый по вертикали струйкой дыма. Уверенная рука мастера: безупречная прямая. «Смерть – процесс прямолинейный...»

– Заключенные взбунтовались, – сказал майор. – Туда нельзя.

Но вокруг стояла такая тишина, что, если и был мятеж, ему, должно быть, вставили кляп в глотку.

– Что-то слишком тихо для мятежа, – заметил я.

И потом, подвинувшись к нему вплотную (куда уж ближе!), я спросил:

– А что произошло? Уголовники линчевали Сент-Ивера?

Поспешная ретировка майора:

– Не совсем.

– Как это, не совсем? Они его не совсем линчевали?

Майор на удивление снисходителен, несомненно, под действием этой гнетущей картины: невеста, одна, в лучах полуденного солнца. Кажется, у него тоже дочь в возрасте Клары, с такими же соломенными волосами, и она тоже выходит замуж, завтра, за следователя...

– Прошу вас, уговорите вашу сестру вернуться домой.

Через ветровое стекло своего «рено» Жюли наблюдает за моими переговорами. Жюли осталась в машине. Жюли незачем поддерживать Клару. Жюли знает ее так же хорошо, как и я. «Если Клара принимает решение, Бенжамен, она принимает его сама».

– Моя сестра хочет видеть тело убитого.

* * *

Дверца машины захлопывается за жандармским инспектором. И «захлопывается» еще слабо сказано. Какой-то молодец на своих длинных паучьих ногах приближается к нам огромными шагами. Рано или поздно, всегда находится кто-нибудь (рука Провидения), кто спасает положение...

Этот проходит мимо нас, мимо меня и майора, даже не взглянув в нашу сторону, мимо Клары, чуть не задев ее, как будто она вообще здесь не стояла, и прямиком направляется к Хадушу:

– Кого я вижу, Бен Тайеб! Ты что же это, женишься, Бен Тайеб?

Не дожидаясь ответа, паук тычет пальцем в сторону Мо и Симона.

– Твои парни никак в христианство обратились?

На что Симон блаженно улыбается, показывая широкую щель между передними зубами. Говорят, через эту щель прорывается дыхание пророка. Говорят также, что этим дыханием снесло не один оплот порядка и законности. Хадушу прекрасно знакома эта улыбка Симона.

– Симон, мы стоим на месте и говорим: «Здравствуйте, господин инспектор».

Симон стоит на месте и говорит:

– Здравствуйте, господин инспектор!

– Бертье! Кламар! – зовет инспектор.

Хлопают еще две дверцы – Бертье и Кламар. Чуть ниже званием, но повадки те же. Ученые обезьяны из балагана «Иерархия».

– Вы позволите, майор? – кричит паук. – Сам Бельвиль явился ко мне в гости, моя территория, мой хлеб, мой смысл жизни, грех не использовать такую возможность!

Майор не отвечает. Молчаливое неодобрение. Вечный конфликт в полицейском хозяйстве между центром и периферией. Паук двинулся вдоль шеренги машин. По два шага на каждую. Хлопок ладонью по крыше. Бум!

– Всем выйти, проверка документов!

– Сейчас еще какая-нибудь развалюха в угоне окажется, – предвкушает одна из ученых обезьян, проходя мимо майора.

Вся эта живность неспешно вываливает из автомобилей, приткнувшихся на обочине, по мере того как великан проходит вдоль колонны, стуча по крышам (бум! бум!); а земля тиха, линия горизонта рассекается слишком ровной полосой дороги; а новобрачная под невыносимо круглым солнцем... Для полноты картины недостает разве что гласа Божьего...

И глас Божий нисходит на равнину.

И волнами колышется от него трава.

– Инспектор Бертолет, оставьте в покое этих людей и возвращайтесь к своей машине!

Голос останавливает руку паука, занесенную над машиной с детьми. («Его как будто молнией спалило на месте», – скажет потом Жереми.)

Спаситель говорил скрипучим голосом полицейского мегафона.

– Из-за вас поднялся мятеж в тюрьме, вам мало?

Инспектору Бертолету прекрасно знаком этот голос.

– Вы хотите то же самое устроить снаружи?

Это «то же самое» означало бы конец его карьеры на глазах у изумленной публики.

В то время как инспектор Бертолет возвращается на место, Спаситель, живой и здоровый, выходит из служебной машины, той самой, которая только что, обогнав свадебную процессию, пронеслась в этом направлении, с ангелами на облучке и на запятках.

– Здравствуйте, господин Малоссен, вы как будто созданы для того, чтобы попадать в подобные ситуации.