Театрально зажав нос пальцами, она неохотно подошла поближе, и Шон протянул ей руку. На ладони у него лежал всего лишь один волос, почти такой же длинный и черный, как ее собственный.

— Что это?

Рикардо взял волос с ладони Шона и, держа его между указательным и большим пальцем, принялся рассматривать. Клодия заметила, что тыльные стороны ладоней отца покрылись от возбуждения гусиной кожей, а его темные итальянские глаза буквально сияли, когда он ответил:

— Волос из гривы.

С этими словами он схватил ее за руку и подтащил к стволу фиги.

— Ты только взгляни на это. Взгляни, что нашел для нас Матату.

На лице маленького следопыта, когда он указывал на вытоптанную землю, сверкала гордая улыбка. Пятеро львят и две львицы превратили мягкую землю буквально в тальк. И в этой тонкой пыли в стороне от других особняком остался совсем не похожий на остальные след. Он был раза в два больше, чем смазанные отпечатки взрослых львиц, и размерами напоминал суповую тарелку. И, глядя на него, Клодия вновь почувствовала поднимающийся в душе ужас. Какой бы зверь ни оставил этот след, он должен быть просто чудовищных размеров.

— Этой ночью, после того как львица убедилась, что мы ушли, он наконец появился. Он ждал до тех пор, пока не зашла луна, и пожаловал в самое темное время ночи, — пояснил Шон. — А ушел перед самым рассветом. За одну чертову ночь он сожрал едва ли не полбуйвола и исчез до восхода солнца. Я же говорил, что с ним шутки плохи.

— Лев, да? — спросила Клодия.

— Не просто лев, — покачал головой Рикардо. — Наконец-то появился сам Фридрих Великий.

Шон повернулся и жестом созвал своих людей. Трое его помощников — Джоб, Шадрах и Матату — присели вокруг него на корточки, совершенно забыв о Клодии и Рикардо, и принялись обсуждать план охоты, разрабатывать тактику, подробно обсуждая все мельчайшие подробности, все возможные случайности. Они полностью сосредоточились на проблеме, и лишь час спустя Шон наконец поднялся и подошел к сидящим в тени Рикардо и Клодии.

— Вся штука в том, чтобы выманить его сюда до наступления темноты, — сказал он. — И мы все сошлись на том, что единственный способ — это подвесить для него новую приманку и устроить новый скрадок. Львицы изрядно потрепали прежний, а старый Фриц будет подозрителен, как черт. Он наверняка будет прятаться до темноты, если только нам не удастся как-то выманить его на свет божий.

Шон уселся между ними и несколько мгновений молчал.

— Знаешь, Капо, иногда — для хорошего друга, для кого-то, кому я полностью доверяю, я готов немного поступиться принципами. — Он говорил как бы невзначай, рисуя что-то веточкой между ног и не глядя на Рикардо.

— Я тебя слушаю, — кивнул Рикардо.

— Этого льва можно заполучить только одним способом, — негромко продолжал Шон. — Засветить его.

После этих его слов наступило долгое молчание,и, хотя Клодия не знала, что означает «засветить», она все же поняла, что Шон предлагает что-то либо противозаконное, либо выходящее за обычные рамки, и что отец борется с искушением. Она была сердита на Шона за то, что тот пытается склонить отца к неправедному делу, но знала, что лучше не вмешиваться. Она молчала, желая в душе, чтобы у отцахватило мужества справиться с искушением.

Наконец Рикардо отрицательно покачал головой.

— Нет, давай все делать как полагается.

— Можно попробовать, — пожал плечами Шон. — Но, похоже, в него уже не раз стреляли у приманки, а один раз даже ранили. Так что это будет нелегко.

После этого снова едва ли не на целую минуту воцарилось молчание, затем Шон продолжал:

— Лев — животное ночное. Ночь — самое его время. Если ты на самом деле хочешь заполучить этого льва, думаю, тебе придется брать его в темноте.

Рикардо вздохнул и снова покачал головой.

— Я очень хочу заполучить его, но не настолько, чтобы убить его без всякого уважения.

Шон поднялся.

— Это твое сафари, Капо, — негромко согласился он. — Я просто хочу, чтобы ты знал: такое предложение я сделал бы очень немногим. Более того, по здравом размышлении, я вообще не представляю, кому кроме тебя я бы мог предложить такое.

— Знаю, — отозвался Капо. — И я очень тебе за это благодарен, Шон.

Шон вернулся к фиговому дереву и принялся помогать своим людям опустить остатки туши так, чтобы прайд мог до нее добраться.

Как только он оказался за пределами слышимости, Клодия спросила отца:

— А что значит «засветить»?

— Это значит, что на животное после наступления темноты направляют луч света и стреляют. Это противозаконно, это совершенно противозаконно.

— Вот мерзавец! — с яростью пробормотала она. Рикардо никак не отреагировал на ее слова и все так же спокойно продолжал:

— Он готов был ради меня поставить на карту свою карьеру. Это больше, чем кто-либо когда-либо для меня делал.

— Я горжусь, что ты отказал ему, папа, но все равно он — мерзавец.

— Ты просто не понимаешь, — ответил отец. — Наверное, и понять не сможешь. — Он встал и пошел прочь. Она тут же испытала укол вины. Ведь на самом деле она понимала. Она понимала, что это — его последний лев и что она лишает его последней радости. Она буквально разрывалась между любовью к отцу и желанием защитить удивительное животное, убийство которого противоречило ее представлениям о праве и справедливости.

«Легче всего поступать правильно, — подумалось ей. — Но люди так редко поступают правильно».

Поэтому на протяжении нескольких следующих дней они выслеживали старого льва, придерживаясь исключительно этичных приемов. Необходимо было обеспечить его и львиц свежей приманкой, поэтому Рикардо застрелил указанную ему Шоном буйволицу — еще одну бесплодную корову, а потом, два дня спустя, убогого быка со стертыми до пеньков рогами и торчащими из-под лысой, покрытой коростой грязи шкуры ребрами.

Ежедневно Шон либо перевешивал приманку на другое место, либо передвигал травяной скрадок, пытаясь найти место, где черногривый лев будет чувствовать себя достаточно уверенно и не побоится выйти на открытое место при свете дня. Вечер за вечером они сидели в скрадке и лишь через час после наступления темноты возвращались обратно в лагерь разочарованные и расстроенные. Когда же они приезжали к месту, где была подвешена приманка, на следующее утро, то обнаруживали, что лев ночью приходил и, как будто желая подразнить их, оставил на земле несколько волос из гривы и множество отпечатков лап, удалившись перед самым рассветом.

Яростно проклиная ушлого зверя, Шон сменил тактику. Он спустил остатки приманки пониже — так, чтобы львицы и львята могли легко дотянуться до мяса. Теперь приманка представляла собой в основном высохшую шкуру и обглоданные кости. В пятистах метрах от реки на дереве, стоящем посреди выросшей едва ли не в человеческий рост травы, он подвесил свежую тушу на такой высоте, чтобы до нее мог дотянуться только большой лев. Он рассчитывал, что лев, в отсутствие отвлекающих его львиц и львят соблазнится приманкой и появится в более ранний час.