Как было вообразить?

Я тихонько всунул ключ в замочную скважину: Либби могла снова заснуть. Потом мне хватило одного шага. Я тотчас же заметил большую сумку, стоящую на столе в гостиной, откуда высовывались белая блузка и незнакомый мне светло-серый летний свитер. Мобильный телефон тоже не принадлежал ни мне, ни Либби. И эта короткая приталенная курточка, аккуратно повешенная на спинку стула. И эта красная пачка сигарет «Ротманс». Чьи-то незнакомые ключи от машины.

Из-за приоткрытой двери спальни доносились легкие стоны. Я подошел поближе: они обе были нагие – два смуглых тела, короткие волосы, двадцать переплетенных пальцев и губы, еще красные от укусов.

Мой желудок перевернулся.

– Вот черт, – сказала Алина, нахмурившись. – Это что за ерунда?

– Мне тоже любопытно было бы узнать, – пробормотала Либби холодно, уставившись на мои разодранные одежки.

Я вдохнул поглубже. Не отвечать слишком поспешно. Хранить спокойствие, по крайней мере, попытаться.

– Что ты тут делаешь, Алина? – бросил я, тут же поняв всю нелепость вопроса.

У нее был такой же удивленный вид, как и у меня. Она повернулась к Либби.

– Я думала, что это уже в прошлом. Так почему же у него все еще есть ключи?

Либби поднялась с постели, не отвечая, и подхватила свой халатик. Встала передо мной и закурила.

– Я тебе уже говорила, чтобы ты никогда не приходил без предупреждения. У тебя и в самом деле дар создавать проблемы.

Мое сердце взорвалось, но, по всей видимости, это ее заботило не больше, чем кровь, вытекавшая из моих ран.

– Ладно, уходите оба, – заключила она. – Мне надо подумать.

Надевавшая колготки Алина посмотрела на меня.

– Нет, – возразила она. – Мы не уйдем. Ты должна нам кое-что объяснить.

Я молча кивнул. Давай, Алина, говори. Мне-то самому сил не хватает. Стоять окровавленным в сиреневых трусах велосипедиста перед голой любовницей своей невесты – даже несмотря на зрелый возраст и опыт, такое нелегко переварить.

Либби переводила взгляд с одного на другого. Оценивала ущерб. По всей видимости, она не предвидела ни такую ситуацию, ни ее развитие. Что Алина, кроткая, послушная Алина откажется исчезнуть, несмотря на ее приказ, было, конечно, самым невероятным.

– Я думала, что ты очень болен, – продолжила Алина. – Либби мне сказала, что еще поддерживает с тобой отношения из-за нравственных обязательств, но что вы больше не трахаетесь.

Так вот что ты сказала ей обо мне, Либби. Что я очень болен. Что мы больше не трахаемся. Однако «трахаться» – это ведь верное слово, не правда ли?

– Все это смешно, – возразила Либби, словно не произошло ничего необычайного. – А тебе, Том, лучше пойти подлечиться.

Алина продолжила, не обращая на нее внимания.

– Она обещала, что к Рождеству мы уже будем жить вместе. Отправила мне тысячу сообщений. Хочешь взглянуть? Я их все сохранила. Когда не хватает памяти в телефоне, копирую их в блокнот. Такие слова любви хранят, понимаешь? Она брала меня с собой повсюду, в Камбоджу, в Японию, в Бразилию в прошлом месяце. Мы снимали номера в шикарных гостиницах, фотографировались, играли, как дети. Хотя бы это ты знал или нет?

О, нет, Алина, я ничего этого не знал. Сто раз я предлагал Либби поехать с ней. И сто раз она отказывалась. Говорила, что напишет хуже, что это будет ее отвлекать. Что нуждается в одиночестве. А потом, мы ведь тоже путешествовали. По всем фестивалям планеты. Были в Эден Роке, проводили ночи на празднике в Майами, выходные в Нью-Йорке. Фотографировались, играли как дети, и она мне посылала сообщения с прекрасными словами. У меня остались только последние, мужчина не такой хранитель, как женщина.

Алина говорит, плачет, ее черты дурнеют. Напротив лицо Либби – сухое, замкнутое, словно высеченное из ледяного презрения.

Начинаю понимать, что Алина любит Либби по меньшей мере так же сильно, как и я. Начинаю понимать, что Либби никогда никого, кроме себя, не любила.

Маленькие ресторанчики, бокалы вина на террасе…

Алина упоминает названия мест, детали, какие-то словечки. Я обнаруживаю у Либби две параллельные жизни, но, как ни странно, это одна и та же, только удвоенная. Она попросту разделила свое время пополам.

Заключаю заодно, по инерции, что об этом знал весь город.

А дальше – скабрезные подробности.

Алина все говорит, тонет в них, и я вместе с ней. Я всегда находил ее заурядной, быть может, потому что был не способен видеть никого, кроме Либби. Сегодня я обнаруживаю, что она красива – лучистой и отчаявшейся красотой.

– Теперь давай ты, Том, – подстрекает меня Алина. – Надо все выложить. Чтобы она уже никогда не смогла солгать нам. Ни отвертеться, ни переиначить.

– Замолчите, – приказывает Либби. – Не хочу больше слышать звук ваших голосов. Убирайтесь.

– У нее есть ритуалы, – говорю я с трудом. – У вас с ней тоже?

Привратница права. Это больно. Но на короткое время меня спасает ярость.

– Замолчи, – повторяет Либби. – Я тебя предупредила.

Однако я отлично вижу, что ей и самой не верится в свои угрозы. Она оседает. Опускается на край кровати. Бросает испуганный взгляд, колеблется: расскажу ли я?

– Нет, – говорит Алина, – никаких ритуалов.

Стало быть, это со мной она достигла самого дна. Мне уготовила самое худшее. Чем больше я думаю об ее извращенности, тем больше виню самого себя. Почему молчал, когда она называла меня папочкой? Она утыкалась головой в подушку, мне было тошно. Всякий раз. Боль – причинять ей, причинять себе. Ненависть и погибель во взглядах. Пронзать, пробиваться – вплоть до отказа воображения. А она: все больше, все хуже, давай, папочка.

И я делал вид, будто прохожу через это, не дрогнув, не ощутив боли. Заменял отталкивающее лживым образом страстной любви. Принимал все, потому что в следующий миг она снова становилась идеальной женщиной, красивой, воспитанной, образованной, обожаемой. Моей женщиной.

Я думаю о кольце в расплющенном футляре у меня в кармане. Думаю о подсолнухах. Думаю об Алине. Думаю о подарках.

– Знаешь, что я ей подарила? – спрашивает Алина.

Она осыпала ее подарками. Я осыпал ее подарками. Японский режиссер, ювелир, все прочие – чистый вымысел. Часы и картины Либби выбирала вместе с Алиной. Серебряные чарки, индийские драпировки, драгоценности – со мной.

На каждое из моих подношений Либби откликалась, цитируя «Опись» Превера:

«Два камня три цветка птица

Двадцать два могильщика одна любовь».

– На каждый из моих, – добавляет Алина, – она читала:

«Госпожа Имярек

Один лимон коврига хлеба