«Тьфу ты, пакость какая». — Майор совсем уж было решился налить себе еще, когда внезапно ожил телефон внутренней связи. Звонил почти-генерал.

— Александр Степанович? Хорошо, что ты уже здесь, третий раз звоню. — В голосе его, обычно невозмутимом, сквозило беспокойство. — Зайди.

«Нашел время, гад». — Спрятав водку в сейф, майор отрезал ломоть колбасы и, жуя на ходу, неспешно двинулся длинным прямым коридором.

— Ну что, похоронили? — Почти-генерал казался несколько рассеянным.

— Присыпали. — Сарычев смотрел настороженно, со злостью в душе — сам-то ты где, сволочь, был?

— Дело твое «федералы» забирают, — без всякого перехода сообщил начальник. —Документы для передачи подготовь.

Заметив крайнее неудовольствие на физиономии майора, он разложил веером на столе пачку фотографий.

— Взгляни.

Фотобумага была еще влажная — снимки только что отпечатали. Все трое клиентов, взятых накануне на «фабрике», были мертвы. Они лежали, скорчившись, каждый в своем персональном «сейфе» — одиночной камере изолятора временного содержания, и на их перекошенных лицах застыло выражение крайнего ужаса.

— Причина смерти известна? — Майор оторвал взгляд от снимков.

— Результатов вскрытия пока еще нет, — нехотя отозвался почти-генерал, — а органолептикой не взять, на телах какие-либо следы отсутствуют. Ты голову особо-то не ломай, и так забот хватает. Твое дело пока — документы «федералам» передать. Понял меня?

— Сделаем, — пообещал Сарычев, плюнул на все и поехал домой.

Опять откуда-то наползли тучи, засыпая город опротивевшим снегом, машины еле тащились по занесенным мостовым. Когда майор подъехал к дому, было уже совсем темно. Лампочку на этаже опять спионерили, и Александр Степанович долго не мог попасть ключом в прорезь замка, а когда наконец попал, сразу почувствовал противный холодок в позвоночнике — ригель был не заперт. Ни он, ни Ольга такого себе не позволяли никогда. Ворвавшись в прихожую, майор обомлел. Почти вся мебель куда-то подевалась, исчезли телевизор с видиком, холодильник, кресла, но, вспомнив утренний разговор, он успокоился, все встало на свои места. Только вот дверь была не заперта… Однако уже в следующее мгновение Александр Степанович понял почему.

В кухне на столе рядком лежали сиамские хищники. Видимо, их убивали медленно, так что шерсть от боли встала дыбом… От кошачьих голов почти ничего не осталось, истерзанные останки зверьков различались только по форме — кошка ждала котят. Сарычев подошел поближе, зачем-то дотронулся до уже остывших, ставших такими беззащитными и маленькими тел и внезапно ни с чем не сравнимая ярость охватила его. Он вдруг захотел ощутить, что испытывает воин, когда вонзает клинок в горло врага и, глядя ему пристально в глаза, проворачивает сталь в дымящейся ране. Дикий, мучительный крик вырвался из груди майора, он даже не сразу услышал телефонный звонок.

— Да, — взял он наконец трубку.

— Александр Степанович? Вы в Англии не бывали? — издевательски спросил его визгливый мужской голос.

— Не доводилось. — Майор удивился собственному ледяному спокойствию.

— Так вот, у англичан поговорка есть, — в трубке противно хмыкнули, — «любопытство сгубило кошку». А мы ее по-своему переиначили — кошаков сгубило любопытство хозяина.

На том конце линии громко заржали, а потом тот же голос медленно и зло произнес:

— Разжевал, мент поганый?

Пару минут Сарычев слушал короткие гудки, затем пошел на кухню. «Ну и денек, сплошные похороны». — Он бережно упаковал кошачьи останки в один целлофановый пакет — жили вместе, пусть и в земле лежат бок о бок, потом смыл кровь и задумался о месте захоронения, как вдруг за окном взвыла сигнализация. С высоты шестого этажа майор увидел, как какие-то типы пинают ногами его «семерку». На сегодня это было уже слишком. Перекладывая на ходу ПМ из кобуры в карман, майор рванулся в темноту парадной, забыв о всякой осторожности.

Не зря на востоке говорят: гнев — худший учитель. Словно натолкнувшись на невидимую преграду, Сарычев споткнулся, что-то темное мягко обволокло его сознание, и он почувствовал, как проваливается в мрачную пропасть небытия.

Когда сознание вернулось к нему, майор ощутил, что лежит в темноте, скрючившись, как заспиртованный недоносок в банке. Воняло бензином, связанные за спиной руки упирались во что-то обжигающе-ледяное, и, несмотря на сильную боль в голове, накрытой чем-то вроде наволочки, Сарычев понял, что он в багажнике. Чтобы согреться, он задержал дыхание и принялся сокращать те мышцы, которые еще слушались. Между тем, судя по ощущениям, съехали с шоссе на проселок и больше часа бока майора знакомились с тяжелой сумкой, набитой шоферскими инструментами. Наконец движение замедлилось, взвизгнули петли ворот, и машина остановилась. Хлопнули дверцы, и Сарычев услышал скрип снега под сильными ногами, сопровождаемый невыразительным голосом с блатняцкой хрипотцой:

— Дубрано, бля. Красноперый-то не околеет там в трюме?

— Ботало придержи. — Майор узнал визгливый тембр своего телефонного собеседника и понял, что влип основательно.

— Легавому холод не страшен — он ведь и так отмороженный, правда, майор? — По крышке багажника похлопали ладонью, засмеялись, и кто-то быстро поднялся по ступенькам крыльца.

Майор попытался перевернуться на другой бок, но только ободрал себе локти, глухо застонал от бессилия, выругался и подумал, что глупее смерти, чем от холода, пожалуй, не придумаешь. В этот момент крышку багажника открыли, сильные руки грубо выволокли его наружу и потащили в дом. Он оказался в душном помещении, где пахло дымом и трещали поленья в жарко топившейся печке. Его толчком усадили на стул и сорвали с головы наволочку. После темноты майор инстинктивно закрыл глаза и тут же получил «калмычку» — удар по шее ребром ладони.

— Что-то рано ты, мент, жмуришься, не время еще.

Раздалось дружное ржанье. Сарычев чуть разлепил веки и огляделся. Он сидел в углу большой, с розовыми обоями комнаты. Напротив топилась печь, посередине стоял круглый стол с батареей бутылок и жратвой. Кроме майора в комнате находились еще трое. Один, стриженый, с красной лоснящейся мордой, сидел у стены, ковыряя ножом в консервной банке. Двое других стояли неподалеку от Сарычева. Тот, что повыше, здоровый, с перебитым носом и мутными, остекленевшими глазами, не отрывая своих стекляшек от переносицы майора, легонько ударял левым кулаком о правую ладонь, как бы давая знать всем понимающим, что он махальщик[26], к тому же левша… Рядом с боксером его напарник казался шибзиком, но майор по едва уловимым признакам — артикуляции, выражению глаз, манере держаться — почувствовал, что плюгавый опасней всех.

Между тем согревшиеся кисти заломило, к ним вернулась чувствительность, и Сарычев продолжил начатое в багажнике — стал вращать напряженными руками, постепенно их разводя. Он сразу понял, что стреножили его некачественно — не намочив предварительно веревку и, самое главное, без фиксации в шею, так что освобождение являлось только вопросом времени.