других молитв стал добавлять. Смотрю, через неделю-другую один человек пришел в церковь, стал в уголке и со мной вместе молится, потом другой, третий. Стала церковь наполняться народом. А как умер батюшка отец Амвросий, народ еще охотнее стал прибиваться. Советов от меня ищут. Без отца Амвросия многим жутко стало жить, трудно человеку без слова утешения. А какой я утешитель? Вот отец Амвросий и впрямь был всяких недугов душевных и телесных, по великой милости Божией, врачеватель. Впрочем, каждому дается по вере. Господь не отказывает даже через недостойных своих пастырей.

Как проходит день отца Георгия, рассказал нам один из прихожан:

— Маленькая тесная церковь уже была переполнена, когда я, запыхавшись, вбежал по ветхим ступеням ее убогого крыльца.

Народ простой — мужики да бабы. Я подошел к свечному ящику. Нестарая женщина в черном платочке продавала свечи, и все двухкопеечные. Народ подходил, брал свечи, клал деньги, сдачу не брал. Клали двугривенные, прозвенел чей-то полтинник. Я тоже положил рубль. Народу было много, но стояла тишина, полная сосредоточенного благоговения. Я взял три свечи и, пробираясь через толпу, пошел их ставить к «местным» образам на иконостасе. За левым клиросом у какого-то образа теплилось множество свечей, и было заметно, что вся масса жалась именно к этому образу.

Батюшки в храме не было видно. Положив низкий поклон, я поставил свечку святителю Николаю. Несмотря на тесноту в церкви, в ней было холоднее, чем на открытом воздухе. Перед образом Богоматери свеча моя, уже поставленная, свалилась и упала зажженным концом на шитое полотенце, украшавшее Лик Пречистой.

Из-за моего плеча порывисто потянулась чья-то рука, успевшая вовремя подхватить свечу. Я оглянулся и обомлел. Вполоборота от меня стоял батюшка. Привычной твердой рукою он поставил мою свечу и, не глядя на меня, пошел поправлять и зажигать другие лампадки.

Но век мне не забыть того впечатления, какое оставила в моей душе эта первая встреча с ним. Я был потрясен, даже испуган: как если бы из образа Иоанна Крестителя, каким его обыкновенно пишут, вдруг вышел Сам Предтеча Господень и стал зажигать на моих глазах лампадки. Впечатлял облик отца Георгия: старая заношенная риза, темные, с небольшой проседью волосы, рот, в котором так и отпечаталась стойкость, глаза небольшие, но горящие каким-то особенно ярким внутренним огнем.

Пока батюшка оправлял лампаду, я стал у правого клироса, где было немного посвободнее. Я глаз не мог оторвать от отца Георгия. В голове пронеслась вся история Православной Русской Церкви, исполненная дивных образов верных ее воинов, несших ее победные венцы в борьбе с внутренними и внешними врагами, с врагами земными и врагами злобы небесной — бесчисленною ратью князя мира сего. Передо мною стоял один из таких воинов.

Порывистой, быстрой походкой отец Георгий вошел в алтарь. Через минуту он вышел оттуда, неся в руках аналой и толстую книгу в кожаном переплете. Толпа почтительно и бесшумно подалась назад и открыла доступ батюшке к левому клиросу. Все молящиеся как-то насторожились в благоговейном молчании. Тихо, проникновенно и вместе с тем властно раздался призыв отца Георгия.

— Три поклона Божией Матери! — и все, как один во главе с батюшкой разом опустилась троекратно на колени. В отдаленном углу церкви раздалось чье-то тихое всхлипывание. Многие, как опустились на колени, так и остались в этом положении.

«К Богородице прилежно ныне притецем, грешнии и смиреннии, и припадем в покаянии, зовуще из глубины души», — раздались слова знакомого канона ко Пресвятой Богородице.

Какой проникновенный, исполненный беспредельной веры голос читал эти дивные покаянные слова.

Толпа замерла. Казалось, вся ее бесчисленная скорбь слилась в одно общее молитвенное напряжение, и голос отца Георгия уже был не его голосом, а голосом всего народа, захлебывающейся от едва сдерживаемых затаенных рыданий. И слезы, бесшумные, тихие, текли из глаз многих.

Это была теплая неотступная просьба. Чудилось, что Та, к Кому относилась эта просьба, была тут, с нами, что Она слышала нас, слушала благосклонно своего верного служителя, скорбела с ним, с нашими скорбями.

Прочел батюшка часть канона, взошел на солею, снял стаканчик лампады от образа святителя Николая и с лампадой этой в руках, не глядя ни на кого, все с тем же устремленным вглубь себя взором пошел по народу, знаменуя маслом из лампады на челе и на руках молящихся крест Господень.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Как звать?

— Андреем, батюшка!

Отец Георгий, близко не дойдя до меня, пошел в сторону. Неужели я такой грешник? Мне стало жутко. Отец Георгий внезапно очутился около меня.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Как звать?

— Сергий!

Я от неожиданности забыл свое имя. Батюшка крестообразно помазал мне лоб. Какая-то молодая женщина сует батюшке в руки целую четвертную бутыль.

— На что берешь воду?

— Я дальняя, себе беру. И соседи просили.

— Во Имя Отца и Сына и Святого Духа! Не моя водица, а святая, Самим Господом освященная, помогает во хвори, от болезней.

И на все вопросы, на всякий крик сердечный давно наболевшего горя у отца Георгия находилось слово привета. В каждом его совете чувствовалось такое знание сердца человеческого, такое проникновение в самую глубь народного быта, что ни один человек не отходил от него не утешенным. Около часа простоял я в своем уголке, наблюдая эту удивительную картину. Я чувствовал, что утомился от долгого стояния, а батюшка, казалось, не чувствовал усталости: все тот же бодрый, участливый голос его раздавался по церкви. Что за удивительная сила духа! Часа два стоял я на церковном крыльце, дожидаясь выхода батюшки из церкви. Исповедники его задерживали. От начала канона прошло уже пять часов. Наступали ранние зимние сумерки. Прошли из церкви мимо меня две прилично одетые женщины.

— Скоро батюшка выйдет?

— Должно быть, сейчас! В церкви, кажется, больше никого нет.

Я остался один. Начинало понемногу темнеть. Весь народ попрятался от крепчавшего мороза по теплым уголкам. Батюшка все еще не выходил. Наконец взвизгнула на застывших тяжелых железных петлях дверь, и отец Георгий вышел из церкви, разговаривая с каким-то человеком. Он сам запер церковные двери, попробовал замок, хорошо ли заперт, и, заметив, вероятно, мое ожидание, стал прощаться со своим собеседником.

— Бог благословит! Поезжайте с Богом! — говорил батюшка, пока тот принимал благословение.

Я тоже подошел под благословение. Как-то особенно, широким иерейским крестом он благословил меня. Мы вдвоем пошли рядом.