Половина письма была написана маминой рукой, и в конце его буквы были крупными и неразборчивыми. Дальше они сменились аккуратным и изящным почерком королевы. Вот, значит, почему она убирала перо и чернила, когда миссис Чемперноун привела меня той ночью!

Я всегда буду хранить это письмо, здесь, между страницами своего дневника.

Дорогая моя Грейс!

Я умираю. Сердце мое разрывается при мысли о том, что я не увижу, как ты станешь взрослой, не смогу найти тебе хорошего человека, который позаботится о тебе и твоем состоянии.

Когда тебе исполниться тринадцать Грейс, настанет время замужества. Как ни добра королева, Двор — не место для юной девушки.

Ее Величество обещала приглядеть за тобой и подобрать подходящую пару. Сначала ты обручиться, а когда тебе исполнится шестнадцать, выйдешь замуж.

Королева уверила меня, что сделает для тебя все, что не успела я. Передаю тебе свое жемчужное кольцо — его подарил мне твои отец, и все мои платья, и лошадей. В день помолвки тебе вручат и мои жемчужные серьги.

Ты лучшая из дочерей, моя девочка, и я отдала бы все на свете, лишь бы не покидать тебя так рано. Но такова воля Господа, и я не могу Его ослушаться. Я молю Бога о том, чтобы ты всегда была счастлива, добродетельна и любима так, как любима мною.

Прощай, доченька, радость моя, настанет день, когда мы снова встретимся с тобой.

А до тех пор да пребудет с тобой моя любовь.

Твоя мама Маргарет, леди Кавендиш.

Я открыла кошелечек, в нем были серьги — очень красивые жемчужные сережки с гранатами и бриллиантами, как у королевы, только поменьше.

Взяв свечку, я подошла к леди-Сариному зеркалу и надела их. Взглянула на свое отражение, на игру гранатов и бриллиантов, вспомнила, как мама носила эти сережки, как смеялась…

Опять на дневнике клякса. Все, спать.

Тот же день, колокола бьют пять

Снаружи еще темно, но я почему-то проснулась. Я в своей постели, в маминых сережках — так уютнее, а ее письмо лежит под подушкой. Может, это только бумага, но мне кажется, что мама рядом со мной, как раньше, когда мы с ней жили в одних покоях рядом с королевскими. Надеюсь, я не испачкала чернилами простыни.

Мои соседки еще спят. Леди Сара храпит как поросенок, а вот Мэри Шелтон стада храпеть как козел. Но проснулась я не от этого. В персональных апартаментах придворных слышится какая-то беготня, приглушенные голоса, сдавленный шепот. Видно все боятся разбудить королеву. По утрам она всегда мрачнее тучи, особенно если накануне поздно легла.

Там явно что-то происходит. Я пойду и узнаю, что.

Позже, утро

До сих пор не могу поверить, никогда не слышала ни о чем подобном! При дворе, правда, иногда случаются дуэли, но это! Я едва могу писать — так сильно дрожат руки.

Я рассказала обо всем своим соседкам, леди Саре и Мэри Шелтон, и они побежали посмотреть. А мне надо посидеть и подумать.

Всего полчаса назад я, надев ночную рубашку поверх сорочки и сунув ноги в ночные туфли, прошмыгнула в коридор, а кажется, будто прошло уже несколько часов.

Шум доносился из персональных апартаментов лорда Уорси, занимавшего их в знак особого расположения Ее Величества. Туда я и направилась.

Свечу я не взяла, поэтому спускалась по каменным ступеням наощупь. У дверей апартаментов уже собралась толпа — в ночных рубашках, в наспех наброшенной одежде, кто в чем.

Там же был бедный Пип, белый как простыня, который ломал руки и сбивчиво объяснял:

— Я специально зашел к хозяину пораньше, принес ему хлеба и пива… Боже мой, я сроду такого не видел!

Я растолкала стоящих впереди локтями (иногда полезно быть высокой и костлявой) и увидела, что случилось.

Я не закричала. Ну, то есть закричала, но тут же прижала руки ко рту, так что крик получился почти неслышным. Зато в обморок не упала (леди Сара наверняка упала бы!), только ноги у меня стали ватными, а желудок сжался в комок.

Полог кровати сэра Джеральда был откинут, а сам он, в одном дублете, лежал ничком на постели. Из его спины торчал нож!

Тот самый нож, который он собирался мне подарить. Я не могла отвести глаз от этого ужасного зрелища, хотя ничего отвратительного в нем не было, во всяком случае, нигде не было ни капли крови. Сердце у меня билось, как французский барабан: бам-да-да-бам!

Не знаю, сколько я так простояла, прежде чем заметила в комнате сэра Чарльза и прислонившегося к стене полуодетого лорда Роберта. Он был бледен до зелени.

Сквозь толпу протиснулся лорд Уорси с четырьмя слугами — и застыл, уставившись на кровать. Лицо его, обычно серое и невыразительное, стало белым, как перья того противного лебедя, которого мы ели на балу.

Пип рухнул на колени.

— Сэр, я п-принес сэру Дже-же-ральду за-завтрак и увидел… — он сбился и безнадежно махнул рукой.

Лорд Уорси, кажется, не слышал, уставившись на нож, торчавший из спины племянника. Потом он огляделся, собираясь с мыслями, точно эти мысли кто-то раскидал по всей комнате, и теперь надо было собрать их по одной. Целую вечность спустя он заговорил:

— Удвойте стражу у спальни Ее Величества. Когда королева проснется, сообщите ей о случившемся. За доктором Кавендишем послали?

— Он уже идет, милорд, — сказал один из офицеров личной стражи королевы. — Поскольку преступление совершено во дворце, надо срочно созвать Гофмаршальский Совет.

Лорд Уорси поморщился и схватился за стойку кровати.

Мне стало его жаль, и я коснулась его руки.

Лорд Уорси поднял голову, но, кажется, меня не увидел. Волосы у него торчали в разные стороны, а вид был утомленный и весьма неряшливый. Он даже не переоделся: вышитый перед рубашки был залит вином, а манжеты запачканы чем-то зеленым.

Лорд Уорси часто-часто поморгал, потом покачал годовой и повернулся к собравшимся.

— Кто-нибудь заметил что-нибудь подозрительное после того, как мой племянник ушел с бала?

Пип начал рассказывать, как снял с хозяина камзол, а штаны и чулки оставил, потому что хотел, чтобы тот проспался как следует, как утром он пришел с пивом и хлебом…

О том, что Элли убирала за сэром Джеральдом, Пип не упомянул. Я открыла рот, чтобы добавить такую важную подробность, но вовремя поняла: лучше не впутывать Элли в эту жуткую историю! Уж наверняка не она воткнула нож в сэра Джеральда, а вот тот, кто это действительно сделал, будет только рад свалить вину на беззащитную прачку!