— Ты… совсем ничего не боишься?!

Он, наверное, думает, что Ксюша беспечная. Папа тоже так говорил, хотя сам сделал дубликаты ключей для своего двоюродного брата, которому надо было где-то переночевать, а Ксюша как раз в отъезде была… приехав домой, она потом бутылки из-под кровати убирала.

— Так уж получилось.

— Ладно, иди… кофе варить.

Ишь, раскомандовался! А между прочим, Ксюша только с понедельника на работу выйти обещала, и сейчас она не на службе. Но возражать ему у нее почему-то желания не было. В конце концов Игнат вовсе не обязан с ней возиться и мастеров ждать, и замки переустанавливать.

К счастью, кухонную посуду неизвестный вандал бить не стал. Или, может, решил, что она небьющаяся? И кофе уцелел. И сахар тоже. Не считая рассыпанных круп и цветов, кухня была, пожалуй, наименее пострадавшим помещением в квартире.

Поставив джезву на сковородку с песком, Ксюша принялась разбирать цветы, успокаивая себя тем, что маленькие кактусы очень живучи. Да и то пострадали лишь горшки. А Ксюша все равно собиралась их поменять на новые, она видела в цветочном магазине нарядные такие, ярко-желтые и мандариново-рыжие… завтра она устроит себе праздник покупок.

К тому времени, как кофе был готов, мастер появился и занялся дверью, а Ксюша более или менее прибралась. И, подумав, что Игнат вряд ли сегодня обедал, она соорудила пару многослойных бутербродов.

— Спасибо, — сказал он, без всякого стеснения подвигая к себе тарелку. — Правило первое: ключи никому не давать. И уж тем более не оставлять там, где их любой взять может.

Это на работе, что ли? Так Ксюша их забрала оттуда.

— Сделать копию несложно. Замки тебе поставят хорошие, но они — тоже не спасение. Правило второе: без своего зверя на улицу не высовываться.

Хайд пришел на кухню и улегся под столом.

— Почему?

— По кочану. Ксюша, ну ты как маленькая! Ну сегодня тебе квартиру разгромили, а завтра тебя в подъезде встретят… хорошо, если просто побьют.

Плохо! Ксюша совсем не желает, чтобы ее «просто побили»!

— Но могут и шилом в бок ткнуть. Это не игрушки! Подумай, кому ты могла так дорогу перебежать?..

Никому!

— Это не случайность, — Игнат откусывал от бутерброда огромные куски и заглатывал их, не пережевывая. — За тобой следили.

Чушь! Кому могло понадобиться следить за Ксюшей? Да кто она такая? Никто!

— Ну, подумай сама. Кто бы это ни был, но он подгадал момент, когда ты на прогулку вышла. И знал примерно, сколько у него времени есть.

Сначала был звонок… странный такой звонок. И выходит, что звонивший дождался, когда Ксюха уйдет гулять — а она всегда, когда нервничает, гулять идет, — и забрался в квартиру?

— Это личное, девочка. А заявление у тебя вряд ли примут… Ты с женатым не спишь?

— Что?! — От возмущения у Ксюши даже дыхание перехватило.

— Не спишь, значит. Бардак устроить — это как-то… по-бабски. Мелочно. Грязно.

А по-мужски, выходит, — это поймать в подворотне и дубиной череп раскроить?

— У подружки парней не уводила? Ну, или я не знаю, что там еще бывает между вами… — Игнат облизал пальцы и сказал: — Вкусно было! И кофе хороший. Давненько такого не пил… А в конторе ты тоже кофе варить будешь?

— Буду.

— Хорошо, — он зевнул и потер челюсть. — С газовыми баллончиками, электрошокерами и прочей ерундой не вздумай связываться. Больше вреда от них, чем пользы. У тебя защитничек имеется… но только все равно, пожалуйста, будь осторожна!

Это Ксюша ему пообещала с чистым сердцем.

Немецкая слобода была близка к Преображенскому, где прошли и детство, и юность Петра. И если само село вызывало в душе царевича смешанные чувства — уж больно глубокий след оставил в памяти лютый стрелецкий бунт, — то Кукуй виделся Петру неким местом, где царили свобода и порядок. Впервые оказавшись на Кукуе, Петр был поражен.

— Дьявольское место! Дьявольское, — выговаривала ему Наталья Кирилловна, с которой сын попытался поделиться своими восторгами. — От чужаков — все зло!

Впрочем, матушка давно уже не понимала его. Любила — это верно, но от любви и заботы, чрезмерной, назойливой, ему становилось душно. Отчего она, женщина умная, сумевшая выстоять в непростые для Нарышкиных времена, теперь отказывалась видеть, что сын ее стал взрослым? Она же словно осталась в том, прошлом времени, где он, непослушный и излишне любопытный мальчишка, рос, окруженный няньками, шептухами и святыми бабками. Их-то в доме привечали, выслушивая куда как внимательнее, нежели самого Петра.

Конечно, к опальному царевичу, пусть и признанному вторым царем после старшего, но бессильного брата Ивана, заглядывали и бояре, из тех, кто готов был ждать. Однако их визиты в памяти Петра остались столь же скучными, как и старушечьи сплетни.

Порою он, спрятавшись от досужих нянек, смотрел, как медленно и важно ползет по дороге очередной возок, чтобы остановиться перед теремом. И вся дворня бросает работу, глазея на гостя. Он же, облаченный в парадную одежду, закутанный в аксамиты и меха, тяжко фыркая, вытирая взопревшее лицо, выходит из возка. И стоит, оглядывая окрестности мутным взором.

В представлении Петра все бояре были на одно лицо.

Нет, он, конечно, различал их, и по именам, и по званиям, и точно знал, что стоит выше каждого из этих людей, но неуловимое их сходство друг с другом его смешило. Бородатые, толстые, они напоминали медведей-шатунов, разбуженных посеред зимы, но и к лету не очнувшихся от вечной полудремы.

Гостей матушка принимала ласково, усаживала их в светлице и вела с ними долгие, пространные беседы. Порою и Петру приходилось с ними оставаться. Ему многое было непонятно, но объяснять никто ничего ему не спешил, от него ждали лишь должного поведения, которое подразумевало, что Петр будет сидеть, надувая щеки, и глядеть важно, хмуро.

У него же от долгого сидения на месте начинала дергаться нога. И Петр ерзал, желая одного — получить наконец свободу. Что бояре, когда ждали его потешные полки, в которых сам Петр служил барабанщиком? И дело это было ему куда как милее скучного царствования.

А еще из Пушкарского приказу должны были орудия артиллерийские доставить. Да и затея с потешным городком, при котором выстраивали крепость, поименованную Прешбургом, не давала покоя… Нет, имелась у него сотня дел, требовавших немедленного царева участия, а матушка тут заставляет сидеть, слушать… скукота!

Петр, не чая от нее избавиться, считал мух. Те, разморенные летним теплом, ползали по стенам, по потолку, не брезгуя и иконами, пусть матушка заботливо и велела гнус всякий из дому гонять, но тут и расторопная дворня была бессильна исполнить приказ царицы.

— Ты слишком непоседлив, — выговаривала ему царица после отъезда гостей и вздыхала, качала головой.