Ломать голову пришлось и над тем, как перевезти такую огромную сумму денег в генконсульство, ведь речь шла о сотнях тысяч долларов. Это было небезопасно. В криминальной столице Америки в некоторых районах могли лишить жизни и за 30 долларов…

Я долго размышлял над этим и в конце концов решил действовать самым неожиданным и не предусмотренным правилами способом.

В качестве первой «жертвы» я избрал банк, который располагался на Уолл-стрит. Не помню названия банка, скорее всего, это было отделение «Чейз Нэшнл бэнк». Показав свою чековую книжку, я сказал клерку, сидевшему у окошка, что хотел бы получить всю наличную сумму. Клерк, не скрывая своего удивления, удалился с кем-то посоветоваться. Вернувшись, он извиняющимся тоном сообщил мне, что банк, к сожалению, не держит таких крупных сумм наличными. Договорившись на следующий день на 12 часов пополудни, я ушел.

Назавтра я пришел не в 12, а в 10 часов, будучи уверен, что деньги уже находятся в банке. И не ошибся. Без особых проволочек мне выдали всю сумму. Мой счет в этом банке был закрыт. Прощаясь со мной, кассир осторожно огляделся по сторонам и сказал:

— Я не вижу охраны с вами. Иметь такую сумму на руках небезопасно.

— Разумеется, — ответил я, — охрана ждет меня внизу. Этими словами я успокоил клерка, но не себя.

Никакой охраны внизу у меня, конечно же, не было. Убрав деньги в «дипломат» и прикрыв их газетой, я пошел в метро, считая, что так будет безопаснее всего. В генконсульство я добрался без приключений. Конечно, в дороге я чувствовал себя дискомфортно, но иного выхода у меня не было. Я страшно нервничал, прекрасно отдавая себе отчет, что мне предстоит сделать еще несколько таких «ходок». На время я затаился. Мне пришла в голову идея привлечь к проведению этой операции кого-нибудь из близких мне людей.

Вице-консулом МИДа в Нью-Йорке тогда работал Боровой. По моему мнению, хороший и добрый человек. Неотступно думая о том, что ходить с такими деньгами по Нью-Йорку одному опасно и рискованно, я решил уговорить Борового в следующий раз поехать со мной. Каково же было мое удивление, когда он решительно отказался. В его глазах застыл неописуемый ужас.

— Не впутывай меня в это дело. В случае скандала мы поставим под удар генконсульство. Этого делать нельзя, — такими словами он ответил на мою просьбу.

Мне показалось, что Боровой больше всего опасается не за престиж генконсульства, а за собственную жизнь.

— Такие деньги без надлежащей охраны перевозить нельзя. Наверняка ограбят и не остановятся даже перед убийством, — добавил он.

В общем, из моего замысла привлечь к этой операции вице-консула ничего не вышло, а других работников генконсульства я не решился посвящать в суть дела.

Любопытная деталь: брат Борового был американским подданным, жил на западном побережье США, принимал активное участие в профсоюзном движении и являлся, если я не ошибаюсь, руководителем или одним из руководителей профсоюза портовых грузчиков в этом районе Соединенных Штатов.

По возвращении в Советский Союз Борового уволили из МИДа; он некоторое время работал гидом в Музее Революции, а в начале Отечественной войны пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб.

Но вернемся к моим злосчастным денежным вкладам. Все нормальные вкладчики обычно беспокоятся о том, как бы увеличить свои капиталовложения, я же был занят тем, как бы поскорее изъять свой капитал. Пользуясь только городским транспортом или своей машиной, я в течение примерно месяца полностью снял деньги со счетов и до прихода дипломатической почты хранил огромные суммы в сейфе своего кабинета. Всего у меня на руках оказалось более миллиона долларов и несколько десятков тысяч английских фунтов стерлингов. Об этих деньгах никто в генконсульстве не знал. В Центре, как потом выяснилось, тоже не ведали, какую точно сумму я потратил и сколько долларов и фунтов стерлингов должен был вернуть в казну государства. Деньги на мой счет переводились разными людьми из разных стран, и, судя по всему, никто в Центре строгого учета денежных поступлений и моих расходов не вел. Так что вся ответственность за полученные и потраченные деньги лежала полностью на мне. И только на мне. Перед отправкой денежных средств в Москву я составил подробный финансовый отчет о детальном передвижении подотчетных мне денежных средств. С первой же дипломатической почтой деньги и отчет были отправлены в Москву. В Центре, как в дальнейшем оказалось, были довольны моей деятельностью, особенно связанной с испанскими событиями.

Неожиданно (уже в 1937 году) я получил телеграмму, в которой сообщалось, что решением советского правительства я награжден орденом Красной Звезды. В то время это был по-настоящему боевой орден. Награжденных этой высокой наградой было у нас в стране не так уж много, а в советской колонии в США — никого. Я, конечно, поделился приятным известием со своими друзьями и коллегами по консульству. Многие из них были приятно удивлены, некоторые раздосадованы этим сообщением, но в целом мой авторитет в советской колонии в США несомненно повысился.

Наступил 1938 год. Я уже прослужил в Нью-Йорке почти четыре года. Семья моя увеличилась. В 1936 году у меня родился младший сын Вадим, и наша семья уже состояла из четырех человек. Я переселился из консульства на частную квартиру в Бруклине — одном из районов Нью-Йорка. С каждым годом в Америке я все больше и больше скучал по Москве, по Родине. Трудно передать словами это чувство ностальгии по родным пенатам. Казалось бы, чего мне не хватало? У меня была интересная работа, много друзей, в том числе и среди американцев. Мы жили безбедно, у нас была домработница, очень милая добрая девушка по имени Флоранс, которая ухаживала за детьми, готовила обед и убирала квартиру. Жена работала учительницей в школе при консульстве и пользовалась авторитетом среди детей и родителей. В общем, живи и наслаждайся жизнью. Но почему-то безумно хотелось домой. По глупой наивности и фанатичному патриотизму я не задумывался об опасностях или трудностях, которые могли ожидать меня в Москве. Одним словом, я буквально забрасывал начальство письмами о своем желании вернуться на Родину. Там сначала отмахивались от моих посланий как от назойливых мух, считая мое поведение капризом или недостаточным пониманием политической ситуации. Возглавлял управление тогда, как я уже отмечал, Урицкий. Он писал мне личные письма, доказывал необходимость моего дальнейшего пребывания в Нью-Йорке. Но я был неумолим, и, в конце концов, добился своего: получил разрешение на выезд.

Домой я решил отправиться на большом пароходе и приобрел билеты на морской лайнер «Куин Мэри». 6 июля 1938 года мы отплыли из Нью-Йорка.

Чем объяснить, что, проработав в США почти четыре года, я, судя по всему, не попал в поле зрения американской контрразведки? Конечно, я далек от того, чтобы приписать все это своему тонкому и умелому поведению. Дело, разумеется, не только в этом. Мне представляется, что в то время в Соединенных Штатах еще не было хорошо поставленной, продуманной и по-настоящему организованной контрразведывательной службы. К тому же органы, которые предназначались для ведения такой службы, вряд ли задумывались над тем, что только что созданные на территории США официальные представительства Советского Союза могут вести активную разведывательную работу. Вообще для разведок иностранных государств в США эти годы были, в известной мере, «райскими». Сравнительно слабое наблюдение за официальными иностранными учреждениями, общая недооценка возможностей ведения шпионской деятельности на территории Соединенных Штатов создавали в тот период исключительно благоприятные условия для разведывательной работы.