– «Missing people» и военные сегодня прочесали этот район, – показываю на два квадратика на карте, – я говорила со Сванте, руководителем поисковой операции.

– И?

– Ничего. Но непролазный лес затрудняет поиски… В таких условиях легко не заметить…

Я хотела сказать «тело», но вовремя спохватилась. Никто из нас не хочет думать о Петере – добром и симпатичном полицейском из Стокгольма – как о «теле». Симпатичном, если вам нравятся мужчины постарше. Петеру пятьдесят лет, теперь мне это известно. Теперь я знаю, что его рост 185 см, вес 80 килограммов и что он встречается с Ханне. У него есть сын-подросток, Альбин, которого он почти не видит, и бывшая, которую Петер не переваривает.

Когда ты являешься предметом полицейского расследования, ни о какой личной жизни речи уже не идет. Не важно, жертва ты или преступник. Мы будем копаться в твоем грязном белье, которое ты обычно прячешь в глубине шкафа, мы достанем его и вывесим на всеобщее обозрение.

Интересно, что Петер подумает, когда узнает, что мы тут в импровизированном участке сидели и обсуждали его рост, вес и сексуальные предпочтения.

Если ему, конечно, суждено это узнать.

Его никто не видел с пятницы, а ночью температура опускалась гораздо ниже нуля.

А в ночь с пятницы на субботу была буря. Ветром повалило деревья и сдуло крышу с сарая к северу от Урмберга. Так что нельзя исключать, что с Петером в лесу произошел несчастный случай.

Манфред открывает термос и тянется за бумажным стаканчиком. Убирает волосы со лба.

– Кофе?

– С удовольствием.

Он наливает дымящуюся жидкость в стаканчик и протягивает мне.

– Я говорил с Берит Сунд, женщиной, которая помогает социальной службе с Ханне.

– Ханне у Берит Сунд?

Берит живет в старом деревянном доме за церковью. Уже когда я была ребенком, Берит казалась мне старухой. Сложно представить, как в ее возрасте она может о ком-то заботиться, особенно о таком человеке, как Ханне, с ее травмами и потерей памяти. Но я помню, что у Берит есть опыт работы с инвалидами.

– Да, Ханне живет с ней временно. Пока служба не найдет другое решение. Мне кажется, это даже удобно, потому что это недалеко и мы можем ее навещать. Может, Ханне что-то вспомнит.

– Есть такой шанс? – спрашиваю я с сомнением.

– Понятия не имею.

Манфред смотрит в чашку. Весь его вид выражает бесконечное отчаяние.

Мне хочется его утешить, но я не знаю как.

– Не понимаю, как ей удавалось скрывать от нас свое состояние, – говорю я. – Я имею в виду, если она даже не помнит, где она, то дело тут серьезно. Как можно было это скрывать?

Манфред качает головой. Его двойной подбородок дрожит.

– Знаю. Это странно. Но, думаю, у нее были свои причины. И она хорошо справлялась. Помнишь, у нее всегда при себе была тетрадь.

Я киваю. Конечно, я помню коричневую тетрадку у нее под мышкой. Она все туда записывала. И время от времени перечитывала.

– Думаешь, она туда все записывала?

– Да, – отвечает Манфред, отхлебывая кофе. – Я уверен в этом. Иначе она не справилась бы с работой.

– Но тогда там все задокументировано. Все, что говорили люди, все, что…

Манфред не отвечает. Он смотрит в грязное окно, за которым темнота. Темно и тут, внутри. Одинокая лампочка, свисающая на проводе с потолка, и мерцающий экран компьютера – единственные источники света.

Мы сидим в комнате, которая раньше была кабинетом управляющего магазином. В соседней комнате располагалось торговое помещение. Там по-прежнему стоят стеллажи и старый прилавок. Стены пестрят граффити. Когда мы приехали, нам пришлось вымести горы пустых бутылок, окурков и использованных презервативов. Тогда нам это казалось забавным. Манфред окрестил магазин «Шато Урмберг», обитель греха в темных лесах Сёрмланда. А Ханне достала тетрадку… видимо, чтобы записать эти слова.

Манфред проводит толстым пальцем по карте. После него остается кофейное пятно.

– Ханне нашли тут, по дороге к югу от Урмберга. Мы осмотрели лес в радиусе километра и опросили живущих поблизости. Семья Брундин, твои родственники, судя по всему, в пятницу была в Катринехольме. В субботу они были дома, но ничего не заметили. И семья Ульссон тоже, или как?

Я качаю головой.

– Я говорила с отцом, Стефаном Ульссоном. И дочерью Мелиндой шестнадцати лет. Никто ничего не видел. В субботу дочь была у своего парня, а отец играл у приятеля в компьютерные игры.

– Компьютерные игры?

– Да, еще есть сын, Джейк. Он в субботу был один дома.

– Джейк? Джейк Ульссон? Его правда так зовут?

Я киваю:

– Типичное имя в этих местах.

Манфред прячет улыбку, но молчит, явно не желая меня оскорбить своим смехом.

Мы, конечно, немного узнали друг друга за последние недели, но недостаточно хорошо для подобных шуток. Особенно если это касается моих родных мест.

Я улыбаюсь, давая понять, что пора сменить тему. Манфред понимает намек и держит язык за зубами.

– А что с женщиной, которая обнаружила Ханне? – интересуюсь я. – С ней кто-нибудь разговаривал?

– Да, она живет в Вингокере. Я звонил ей утром. Она подтвердила сказанное ранее, но ничего нового не сообщила. Женщина направлялась в гости к подруге в Урмберге в восьмом часу вечера в субботу, по ошибке свернула влево перед деревней и повернула сразу, как только поняла ошибку. Тогда-то она и увидела Ханне на дороге и, поняв, что случилось несчастье, отвезла ее в больницу.

– А девушка?

– Женщина-водитель утверждает, что рядом с Ханне стояла молодая девушка. На вид лет двадцати, в золотистом платье или юбке и черной кофте. Без куртки.

– Не понимаю. Кому пришло в голову разгуливать по лесу в платье в такое время года? Да еще в такую погоду.

Мы оба погружаемся в раздумья.

– Может, стоит снова поговорить с Ханне, – предлагает Манфред.

Я думаю о Ханне. Подруга Петера, специалист по поведенческой психологии с большим опытом составления психологических профилей преступников. Манфред мне много рассказал о ней за те три дня, что мы работали в Урмберге вместе до приезда Ханне и Петера. Манфред сказал, что не встречал женщины проницательнее. Ее наблюдения всегда оказывались пугающе точными. Коллеги за глаза называли ее ведьмой.

Но Ханне здорово нас провела. Никто не заподозрил, что она серьезно больна.

Не знаю, что я думаю о Ханне.

У меня часто возникало ощущение, что она странно смотрит на меня. Особенно когда я говорила с Андреасом. Эти взгляды липли ко мне, как жвачка, и мне от них становилось не по себе.