И потом долго будет с восторгом вспоминать репетиции с ней… А настоящий фурор произведет «Пышка» по новелле Ги де Мопассана, которую поставил в училище Валерий Фокин. Спектакль шел… на французском языке. Богатырев переводил реплики персонажей и читал текст от автора.

Вот как писал об этом критик Ю. Смелков: «Он переводил сухо, протокольно точно, механически воспроизводя интонации говорящих – и уже одним таким переводом высмеивались спутники Пышки. Отчуждение получалось необыкновенно точным и наполненным смыслом – людей оценивали объективно, непредвзято, и справедливым приговором им было презрение. Они могли что-то там говорить, как будто стараясь оправдать свою подлость и лицемерие, все их слова выслушивались и принимались во внимание – и тут же переводились на простой язык человеческой совести. И не выдерживали этого перевода, лопались, как мыльные пузыри…»

* * *

Прекрасно запомнит студента Богатырева и народный артист России Александр Ширвиндт, которого я навестила в его кабинете худрука Театра сатиры:

– Я преподаю в Щукинском училище уже сорок три года. И через меня прошли целые поколения. Курсы бывали разные – по двадцать пять, тридцать, сорок человек. В общем, Щукинское училище – это «фабрика», которая печет актеров, как блины.

Вопрос: сколько получается артистов с большой буквы? Если три-четыре человека на курсе – это уже хороший КПД. И я еще занижаю планку. Хотя часто бывает, что студент в училище гений, а потом ничего особенного из себя не представляет. И наоборот – такие случаи тоже встречаются. Но – реже.

А курс, на котором учился Юра, я прекрасно помню. Он был очень плодовитый в смысле талантов. Там же учились Костя Райкин, Валера Фокин, Наташа Варлей… К сожалению, с Юрой я не работал в училище как педагог. В то время я как раз занимался дипломной работой Наташи Вар-лей, – мы работали над очень смешным водевилем. Но все равно Юра, как и остальные студенты, всегда был у меня на глазах.

И уже тогда я приметил необыкновенную его целеустремленность в профессии, а это очень редко встречается. В основном студенты-актеры – этакая «шпана». Поэтому так отличались «упертые»: Костя Райкин, Валера Фокин. И Юра.

Он бесконечно занимался самостоятельной работой. У нас в училище сложилась очень интересная традиция. Практика показала, что самостоятельную, без педагогов, работу студенты иногда делают лучше, чем под опытным руководством.

И вот Валера Фокин самостоятельно поставил как режиссер «Нос» по Гоголю. Это был замечательный спектакль. Юра тоже участвовал в нем и был просто необыкновенный – мягкий, милый, пластичный… Он играл «от автора» – читал монолог в стиле Качалова, в стиле старых мхатовцев. Потом я таким его больше не видел…

Наши актеры вообще очень привязаны к амплуа. И это закладывается уже в училище. Там определяется, что в будущем будет играть эта актриса – инженю, травести, героиню или характерные роли. Хотя мы, преподаватели, много говорим о том, что актер должен быть разноплановым, но представление о типаже, менталитет амплуа – все равно страшно довлеет. Сейчас, правда, меньше…

Что же мог играть Юра?

Все!

Он был совершенно разносторонним. Он мог замечательно сыграть лирического героя. А затем очень легко уходил в характерность.

Юра был очень подвижен внутренне, разнообразен, мягок необыкновенно… Мягкость – это было основное его качество, его приоритет по отношению к другим артистам. При этом он отличался поразительной творческой интуицией: он никогда не позволял себе делать что-то выше той органической планки, которая была в нем заложена.

У него был какой-то внутренний камертон, который не позволял ему «плюсовать», наигрывать, говоря нашим шершавым актерским языком. Он всегда был предельно органичным. И отсюда мягкость. А разнообразие талантов у него было фантастическое. Он не только пел, музицировал, но и замечательно рисовал. У меня сохранились его рисунки – Юра легко их дарил…

И еще. Ему очень повезло с педагогом. Причем Юрий Васильевич Катин-Ярцев был не только замечательный наставник, но и прекрасный художественный руководитель курса. А это вообще отдельная профессия.

Например, есть режиссеры и главные режиссеры. Можно быть гениальным режиссером и никаким главрежем.

Катин-Ярцев был гениальным руководителем курса.

Когда я приходил к нему домой, то видел: на полу лежали этакие простыни-транспаранты. Написано, положим, «Богатырев» – и от этого квадратика с фамилией шли стрелки в разных направлениях к другим квадратикам. Это было обозначение вех творческого пути Юры – что он уже сыграл, что он показывал самостоятельно, куда его вести дальше, где искать материал… Причем Катин-Ярцев делал такую учебную схему-«разблюдовку» на все четыре года для каждого студента!

Я такой скрупулезности в педагогике и представить себе не мог. Поэтому все курсы у Юрия Васильевича Катина-Ярцева были такие же замечательные, как богатыревский, где получилось много хороших артистов.

* * *

Александр Анатольевич задумывается, закуривает свою знаменитую трубку… И продолжает:

– Мы с Юрой редко общались, но я знал, что он ко мне очень хорошо относится. И я отвечал ему взаимностью. Нас не связывали никакие меркантильные отношения, мы вместе нигде не играли… У нас были чисто творческие взаимоотношения и взаимная симпатия друг к другу. И это было прекрасно.

Когда что-то происходило у него в жизни в творческом смысле – будь то выставка его рисунков или новый спектакль, – Юра всегда мне звонил и приглашал. А когда ничего не было, то он все равно звонил и говорил:

– Я звоню вам потому, что мы давно не виделись, а у меня есть такая система обязательности: мне нужно вам позвонить хотя бы раз в месяц.

И мы просто по телефону беседовали.

Он был трогательный и нежный человек с какими-то своими привязанностями. Вот запало ему в голову, что ему нужно со мной регулярно общаться (не знаю, зачем), и он не мог без этого. Возможно, я входил какой-то гранью в его спектр взаимоотношений с людьми, а возможно, просто от одиночества…

На выставке он с готовностью обсуждал свои живописные работы. Театральные – никогда.

Он был человек корректный и очень ранимый. Артисты ведь обычно очень зависимы от чужого мнения. Сыграют спектакль, и за кулисами у них в глазах собачий вопрос: «Ну как?» У Юры этого не было. Он был как бы… над схваткой. Он сам знал, что ему хорошо и что – плохо…

* * *

– Я очень хорошо помню, – продолжает свой рассказ Наталья Варлей, – как мы готовились к экзамену. Кажется, это была история. А может быть, обществоведение. В общем, что-то довольно скучное. А я жила тогда в коммунальной квартире на Суворовском бульваре, на шестом этаже, и у меня был огромный длинный балкон, с которого был виден Кремль и слышно было, как бьют часы на Спасской башне.

И вот мы сидели, зубрили…

Я ему внушала: «Юрочка, слушай!» А Юрочка, вместо того чтобы заниматься, выходил на балкон и восклицал: